КНИГИ СТРАНСТВИЙ

Проза младших офицеров Русской армии под командо­ванием генерал-лейтенанта барона I1.H. Врангеля неволь­но оказалась последним отзвуком Гражданской войны, про­звучавшим во времена, когда и сама война, и ее герои ото­шли в прошлое.

Романтика приключений Гражданской постепенно ус­тупила место «военной прозе» последней войны с Германи­ей, новым страданиям и невероятным судьбам людей, по которым она беспощадно прокатилась. Позже жанр военно-приключенческого романа почти исчез, сменившись новым поколением развлекательной литературы.

Впрочем, авторов, о чьих книгах пойдет речь дальше, это не затронуло никоим образом. Оба навсегда остались в столь любимом и беспощадном к ним XX веке. Пройдя сквозь годы лагерей и ссылки, ставший военным поневоле, Николай Алексеевич Раевский в конце жизни обрел уют­ную нишу советского ученого в Советском Союзе времен Л.И. Брежнева. Его сверстник Владимир Христианович Даватц, напротив, поступившись карьерой ученого, дабы стать военным, погиб в 1944 году в бою с партизанами, у югославского села Сиеница.


Две разных и в чем-то удивительно похожих судьбы объе­диняло многое: добровольчество, доля изгнанника в Галли-поли, неустроенная жизнь в Европе, война и встреча с пре­жним противником — большевиками и их союзниками. Для Раевского и Даватца она оказалась роковой.

Первый, арестованный военной разведкой СМЕРШ в Праге в мае 1945 года, был приговорен советским военным судом по статье 58—4 «б» «За связь с мировой буржуазией» к пяти годам тюремного заключения. Раевский отбывал срок в Украине в Львовской тюрьме. После освобождения опре­делен на поселение в Красноярский край, где пробыл 11 лет, до 1960 года. В 1951 году «по переписке» нашел сестру, от­бывавшую срок в КарЛаге; его мать скончалась в Караган­де в 1950 году, два младших брата погибли в 1937 году — один расстрелян, второй умер на работах в Усть-ПечЛаге.

Профессор Даватц, преподававший одно время в учеб­ных заведениях Югославии, по призыву генерала М.Ф. Скородумова, вскоре арестованного немцами, в 1941 году посту­пил в Русский охранный корпус (РОК) и нес повседневную службу по охране транспортных коммуникаций. Корпус этот был сформирован в Белграде чинами бывшего 1-го армей­ского корпуса Русской армии вместе с подросшими детьми — воспитанниками кадетских корпусов и военных училищ. Гер­манское командование оставило РОК на Балканах главным образом для несения охранной службы, вместо того чтобы, как ожидали многие его чины, отправить их на Восточный фронт.

Разумеется, драться вместе с немцами против большеви­ков желали далеко не все эмигранты. Так, проживавший еще с 1924 года в Праге Николай Раевский становится студентом естественного факультета в Карловом университете. Тридца­тичетырехлетнего студента, завершающего работу над дис­сертацией, захватила новая в буквальном смысле страсть, и название ей — «Пушкин». Раевский начал работать над двух­томной научной монографией по теме «Пушкин и война»,


получившей впоследствии название «Жизнь за Отечество». Первые результаты он представил в виде доклада в 1937 году, когда в Праге в русской литературной среде проходили дни памяти поэта. В 1920—1930-е годы Раевским было написано около десяти документальных произведений, посвященных пережитым им событиям Первой мировой и Гражданской войн. Все они были тогда же приобретены Русским загранич­ным историческим архивом (РЗИА) в Праге. В 1932 году вы­шедшую повесть «Добровольцы», благосклонно оценил молодой мэтр русской зарубежной литературы — В. Сирии V (он же Набоков).

Двадцатые годы выдались удачными в литературном плане и у секретаря Общества галлиполийцев в Белграде подпоручика Даватца. Его великолепная повесть «На Мос­кву», вышедшая в Париже в 1924 году, создала повествова­тельный эталон малой художественной прозы о Гражданс­кой войне. Написанная на биографическом материале, она в равной степени насыщена и волновавшими автора вопро­сами бытия, и снабжена лихим и стремительным сюжетом, который по ходу повествования раскручивается как часовая пружина. Он постепенно уводит читателя от стен Ростова дальше, к Черному морю, в Крым, где судьбе угодно было окончить последний этап Гражданской войны на юге. Герои Даватца — чины команды бронепоезда «На Москву» — обык­новенные, с точки зрения их современника люди, привлека­ют нас сегодня внутренним своим благородством, высотой устремлений и искренностью помыслов о служении Отече­ству — всем тем, что в наши дни, увы, встречается крайне редко.

Вероятно, поэтому людям нашего времени так интерес­ны фотографии времен Гражданской войны. Юные и свет­лые лица героев, взирающие на нас из глубины лет с интер­нетовских сайтов или со страниц книг, нередко вызывают невольные восклицания публики от «да ведь это совсем иные люди!» до простодушной констатации факта: «сейчас таких


не делают...». В этом, нам представляется, и есть драма со­временного человека, столь далеко ушедшего от благообра­зия образов своих не столь уж далеких предков. Менее все­го, как Раевский, так и Даватц, стремились героизировать своих персонажей, внести фальшивую ноту патетики, как порой случалось у старших литераторов их времени. Осно­ва их книг — рассказ о тружениках войны, безмолвно несу­щих свой крест среди подобных.

Оценка этих трудов — дело литературоведов и истори­ков будущего, а задача авторов — бесстрастная хроника будней, оживленная их талантом передавать «воздух време­ни». Вот почему и продолженная в изгнании литературная работа на далеком турецком полуострове Галлиполи вопло­тилась в виде «галлиполииских дневников», которые стара­тельно вели оба офицера, отступившие вместе с армией в добровольное изгнание.

Лагерь Русской армии — это особая среда, выявившая новых героев, и вместе с тем последняя, трагическая страни­ца истории армии Врангеля как единого целого. Скоро пос­ледовало ее распыление по странам и континентам, измени­лась ее структура, возникли РОВС и ветеранские организа­ции Первопоходников, Галлиполийцев, участников Степного похода, гвардейцев и чинов «цветных частей». Но это было лишь медленное угасание «белого огня», а потому время, проведенное в военном лагере в ожидании новой войны — одна из ярчайших страниц в жизни молодых авторов.

Кто знает, быть может, завтра прозвучит призыв вож­дя — барона Врангеля, собираться в «весенний поход»? И потому молодые и жертвенные сердца русской военной молодежи замерли в тревожном ожидании и готовности. Петр Николаевич Врангель, однако же, как никто другой, сознавал, что с каждым проведенным в изгнании днем такая возможность все больше отодвигается в неопределенное будущее. Союзники не стремились поддерживать продол­жения Гражданской войны, их интересы в общении с Вран-

6


гелем все больше сводились к строго экономическим аспек­там. А с другого берега на дальний, турецкий, тревожно смотрела пятимиллионная Красная армия, готовая по пер­вому призыву, обрушиться на врангелевцев со всей своей всесокрушающей мощью.

Конъюнктура международных отношений — тонкая вещь, и ее переменчивость с трудом уловима для людей, далеких от дипломатии и «текущего момента», двум основополага­ющим столпам европейской политической жизни тех лет. Долгое ожидание от Британии и Франции верности союз­ническому долгу, по большому счету, привело командование Русской армии на балканские задворки. Они оказались ли­шены материальной и моральной поддержки британцев и французов, и были обречены распродавать вооружение и жертвовать квалифицированными кадрами, для того чтобы позволить своим чинам выживать в безжалостном протес­тантском мире Европы.

Не лучше складывалась ситуация и в братских право­славных державах. Югославия и Болгария, каждая в своей степени обеспечившие русской военной эмиграции пребыва­ние и иммунитет, пожелали получить сторицей за каждую потраченную на нее копейку. Да и традиционно не жаловав­шее иностранцев местное население этих стран со временем создало для большинства русских эмигрантов не самые лег­кие условия для работы и жизни. К 1941 году в той же Юго­славии, где отношение к белогвардейцам после смерти коро­ля Александра Карагеоргиевича, неплохо относившегося к России, стало резко меняться, пронеслась череда убийств не просто русских офицеров, но и женщин, детей, престарелых чинов армии, инспирируемая местными коммунистами. Что же говорить про Болгарию, где еще во времена правитель­ства Стамболийского облавы и покушения на безоружных русских офицеров, юнкеров и кадетов стали обыкновенным явлением? После падения этого правительства ситуация в стране несколько изменилась, но не намного.


Тяжела была судьба русских изгнанников в Европе того времени. То, что Русская армия воспитала поколение каде­тов, выпустила курсы офицеров, создала подобие Военной академии в Париже, а кроме того, дала много высококвали­фицированных ученых, инженеров, управленцев, военных специалистов из числа своих чинов многим государствам мира, не облегчило ее участи ни на йоту. Такая помощь воспринималась как должное. В обмен на это всем чинам Русской армии милостиво было разрешено устраивать свои судьбы кто как сможет. Ассимилироваться в стране пребы­вания, жить ее нуждами, позабыть про Россию стало под силу далеко не всем. И хотя какая-то часть русских военных продолжила свою карьеру в армиях других стран, мысль о том, что возвращение невозможно, не давала им покоя мно­гие годы.

Этим отчасти можно объяснить столь странный порыв некоторых офицеров испытать свою судьбу в рядах герман­ской армии, одно время стремительно продвигавшейся в глубь России. Наиболее проницательные из эмигрантов довольно скоро поняли, что внешнеполитические интересы гитлеровской Германии и национальные интересы русских значительно разнятся. Правительство большевиков, каким бы отвратительным оно не было по своему составу, вызыва­ло у некоторых русских офицеров меньшие опасения, чем старательно декларирующий теорию «расового превосход­ства» канцлер Германии. Это столкновение советской вла­сти с нацизмом, породившее на первых порах столько энту­зиазма у эмиграции, со временем привнесло в умы офицер­ства больше вопросов и сомнений.

Николай Раевский, например, пытался отгородиться от них научной работой, думая, что так или иначе мировые проблемы решаться сами собой. Владимир Даватц полагал участие в войне с большевизмом — делом каждого, и для него ученое звание не стало препятствием для непритяза­тельного и опасного труда взводного командира русского


формирования. Видел ли Даватц свое возвращение в Рос­сию большевистскую, страну Сталина и Берии? Едва ли. И оттого его смерть в бою стала закономерным финалом бескомпромиссного белого воина.

Впрочем, и Николай Раевский не видел себя в качестве подданного красного политбюро. В своей статье, приуро­ченной к годовщине пребывания Русской армии в Галлиполи, он писал: «Для нас, добровольцев, несомненно одно — советская власть может пасть только в результате воору­женной борьбы.. Бросить думать о вооруженной борьбе — значит, для нас признать, что советская власть утвердилась навсегда Помириться с этой мыслью мы не желаем и не можем. Вооруженная борьба объективно невозможна зна­чит, надо стремиться, поскольку это в силах эмиграции, сде­лать ее объективно возможной... В возможности мирной эво­люции советской власти, в возможность бескровного превра­щения СССР в правовое государство мы никогда не верилu и не верим. Пока что десять лет истории говорят в нашу пользу. И потому мы спрашиваем всех политически действующих — мир с советской властью или война против советской влас­ти? Мы готовы идти, если не за всеми, то со всеми, кто отвечает ясно и прямо — война»'. Ответом на эти слова Николая Раевского стали, как уже говорилось, одиннадцать лет лагерных и поселенческих скитаний в СССР.

О.Т. Гончаренко

1 Раевский Н. А. Война продолжается // Вестник Общества Галлиполийцев в Болгарии, 1928 MHO- 11