«Донские ведомости» 1919 №92, 20 апр./3 мая, с.1 *
Семена и почва
Большевистские воззвания, газеты и листовки, обильно разбросанные по станицам, усиленно ломают шапку перед «трудовым» казачеством. «Трудовому» казачеству они сулят привольную жизнь, золотые горы и медовые реки с кисельными берегами. «Трудовое» же казачество cтарательно натравливают на офицеров и генералов – «белопогонников», – на учителей, агрономов, инженеров, врачей, священников, на всех людей умственного труда – «ученых», по простецкому выражению. К таким «ученым» они причисляют и станичных атаманов с писарями. Всё это, видите ли, белоручки, не трудовой народ. И всё зло – в них, если они служат своими знаниями и своей работой казачеству, если стоят <на страже> казачьих прав и интересов.
Но если кто-нибудь из офицеров, примерно, перебежит в красную армию, то этот перебежчик сразу приобретает в большевистском стане иную оценку, он – вроде как бы «трудовой» казак, ему – почет и власть, его осыпают керенками в таком количестве, какого нашим «белоручкам и белопогонникам» и во сне не снилось.
Спрашивается: кого же из казачьей массы большевики причисляют к «трудовому» казачеству, к «товарищам»? Кому они так усердно, «по-товарищески», подмигивают? Кого ублажают?
Может быть, тех казаков считают «трудовыми», у которых руки в мозолях?
Как будто нет. Не очень благоволят большевики к тем хозяйственным казакам, у которых от работы кожа на руках прочнее доброй подошвы. У таких казаков обыкновенно есть пара-другая быков, есть лошади, овцы, двор хозяйственно обстроен, в исправности арбы, сбруя, хозяйственные орудия. И уже по одному тому, что они хозяйственно живут, в глазах большевиков они – «кулаки», собственники, «эксплуататоры», но отнюдь не тот «трудовой» народ, на которого ведут свой расчет большевики.
«Трудовой» казак (или «трудовой» крестьянин – это все равно), по-видимому, по большевистской прописи, должен быть человеком бездомным, пролетарием, голяком. Среди казачества не очень густо было этих пролетариев. Но было. И едва ли у многих из них были мозолистые руки. В старое время, при самодержавии, эти пролетарии, или – по-хуторскому – «перлетарии»[1], шли целыми кавалками в стражники во внутренние губернии, искали легких хлебов на стороне, по ярмаркам, в городах, на пристанях. С прохладцей жили и дома, в станицах и хуторах.
Досуг свой – а его было у них много – разнообразили орлянкой или «тремя листиками». В последнее время из них вышли хорошие специалисты по изготовлению «самогона», и на этом поприще они, действительно, проявили большую трудоспособность. Эта же среда в годы войны давала наибольшее количество шкурников и дезертиров, с непостижимым искусством умевших прикинуться больными, вечно странствовавших с этапа на этап, много раз обмундировывавшихся и торговавших казенным обмундированием. Этот расторопный люд и принял к сердцу посулы большевиков. Он же раньше всех перекинулся в красноармейские ряды. Оно и понятно: дома – ни кола ни двора, а тут керенки отмеряют чуть не аршинами. При удаче – полный простор для грабежа. Терять нечего, а нажить можно.
По-видимому, на такое именно казачество и вели расчет большевики. Ему и сулили беспечальное житье на счет буржуев, т.е. хозяйственных одностаничников и однохуторян. Расчеты не только оправдались – успех (временный, конечно) превзошел ожидания: посулам поверила простодушная, доверчивая казачья масса, и жестокие уроки, преподанные ей большевизмом, только ныне начинают отрезвлять ее от ядовитого дурмана, напущенного красными строителями новой жизни. Дорого обошлась эта наука. Но тем памятнее она должна быть, тем бережнее и осмотрительнее в будущем должно казачество относиться к вековым устоям того исторического уклада, который достался ему годами боевой страды и упорного труда.
К обозрению этих сторон казачьей жизни мы и перейдем в ближайшем будущем.
–––––––––––––––