В СФЕРЕ КОЛДОВСТВА И МУТИ
«Донская волна» № 16, 30 сент. (13 окт.) 1918, с. 10
В часы раздумья над мутью, горькой и трагической, наполнившей мир, над кровавым безумием, окутавшим человечество, я часто мысленно переношусь в прошлое тихих, идиллических уголков, ныне втянутых маховым колесом истории в общий водоворот. В них я ищу зерно нынешних апокалиптических распрей, чтобы выяснить себе корни современного перерождения народа, – и ничего не нахожу, кроме игрушечной первобытной ясности и простоты взаимоотношений, проникнутых человечностью даже в темных явлениях междоусобий и национального антагонизма. Те же как будто люди, но душа, не тронутая процессом «расширения и углубления революции», была другая, подлинно человеческая душа...[1]
По связи со святками вспоминаю один судебный процесс, следы которого и сейчас можно найти в архиве В-ского станичного суда. Шел он в условиях самой широкой, никем и ничем не стесняемой гласности – даже публика порой принимала живейшее участие в разборе дела, вставляла более или менее веские замечания, вступала в словопрения с тяжущимися сторонами, давала судьям советы – в станичных судах это водится и доныне.
Процесс вместил в себе в одинаковой степени как элементы национальной распри, так и самую обыденную вражду на деловой почве. Крестьянин Лялин снял в аренду у станицы участок земли. На тот же участок имел виды казак Федор Дементьев. Но на торгах земля осталась за Лялиным, чем Дементьев и его сторонники были чрезвычайно возмущены: земля казачья, а пользуется ею пришлый люд, «наброд»... Чтобы донять чем-нибудь конкурента, казак Дементьев подал в станичный суд жалобу на жену своего соперника, крестьянку Дарью Лялину.
Сущность этой жалобы в реестре суда изображена так:
«Дело по обвинению казаком Федором Дементьевым крестьянки Дарьи Лялиной в угрозах причинить ему, его семейству и его скоту вред колдовством – насажать килы на теле».
Председательствовал Стахий Фролов, рыжий, борода клином, человек умственный, начитанный в церковном Писании и не дурак выпить, вмещавший в себя, несмотря на тощую комплекцию, огромное количество горячительных напитков без видимых последствий. Зато второй судья – Тимофей Толмачев – любитель мудреных слов – ослабевал быстро и во время судоговорения громко икал. Но смотрел строго. Кудрявый, серебристый Федул Корнеевич, третий судья, человек добродушный и благожелательный, любил склонять к миру, но тут все-таки угрожающе держался по отношению к русским.
Жалоба Дементьева была длинная, обстоятельная и изобиловала кудрявыми, непонятными выражениями. Письмоводитель Ульян Дьяков, заросший бородой от самых глаз, с трудом преодолел бумагу, спотыкаясь, делая частые и томительно длинные паузы. Прочитал и с значительным видом перевернул несколько страниц толстой книги с желтыми, захватанными листами, которая носила общее название «Законов», а в действительности была лишь десятым томом.
Председатель – Стахий Фролов – кашлянул, поправил судейский знак на груди и обратился к истцу:
– Говори словесно, Федор Семеныч, в чем состоит иск и как было дело.
Судья Толмачев икнул и добавил:
– Выясни косвенные этому делу факты...
Обвинитель Дементьев – плотный, чернобородый человек в сером военном пальто с погонами ефрейтора или «приказного», с медалью на груди, – вытер желтым платком потную шею и вежливо откашлялся в руку.
– Лялина Дарья об Рождестве, при всей публике, угрожала мне, моему семейству и скоту своим волшебством... – заговорил он дребезжащим, почтительным тенорком и показал большим пальцем назад, через плечо. Этот магический жест выдернул из пестрой толпы, не нашедшей места на двух скамьях у стен и стоявшей в положенном расстоянии от решетки, отделяющей судей от тяжущихся, пожилую женщину тощего, но боевого вида, одетую почти на городской манер, с шалью на плечах и в красных туфлях. Она подвинулась к решетке и стала рядом с обвинителем, который продолжал:
– Совершить, разумеется, что-нибудь вредное для здоровья... «Помни, – говорит, – обед да полдни!»
– Крупная сурьезность! – сказал судья Толмачев и покрутил головой.
– И действительно, так и вышло: после этих угроз случилось – у одной коровы и у одного быка из кожи вышли шишки...
Дементьев опрокинутой горстью обозначил внушительный размер шишек. Помолчал и добавил:
– Под названием килы... Потом у моей жены Марфы в то же время случилось... в заднем мочевом канале... запор...
– Подходит под итог законных статей! – одобрительно сказал судья Толмачев.
– А свидетели тому делу кто? – спросил председатель.
– За лекарем ходили, за Егор Иванычем Мордвинкиным, – он подтвердил. Человек опытный. Помог. Говорил, одним словом: все эти болезни от насмешек злых людей...
– А на кого сомнение имеешь?
– Именно на Дарью Лялину...
– Эх, Федор Семеныч, и не грех тебе? Глянь на иконы! – вступает рядом стоящая Дарья Лялина.
– Окромя некому, потому что эти народы русские тем и дышат – чародейством и мошенничеством!.. Они нас, казаков, скоренили!
– А вы не скоренаете? – обвинительным тоном вопрошает обвиняемая.
– Молчи!.. Наброд!.. – сурово кидает в ее сторону обвинитель.
«Наброд» – выражение оскорбительное, и Дарья Лялина сдержанно, но строго замечает:
– А вы поаккуратней! Вы не у себя в квартире!
Суд относится к завязавшимся прениям с эпическим спокойствием. Председатель равнодушно говорит:
– Лялина! Ты не кипи, как самовар, а говори словесно...
– Господа судьи! – восклицает обвиняемая. – Как хотите судите, не увлекайтесь ни дружбой, ни родством, а в волшебстве я себя виноватой не сознаю!.. Все это по злобе на нас, чтобы с участка согнать, – вот и придумывает...
– Я по крайней мере – казак, служил и медаль имею, двух сынов на службу справил, – с достоинством возражает на это Дементьев, пальцем указывая на ту сторону груди, где у него висит медаль. – А вы – наброд! Ты какое имела право обзывать казаков – «рассейскими лаптями»?..
– Я не обзывала!
– Свидетели есть! «Я об казаках нисколько даже не понимаю» – это чьи слова? А кто поднимал ногу да пальцем стучал по подошве: «Вы все, казаки, одной моей подметки не стоите»?..
– Когда я поднимала?
– Когда-а! То-то!..
– Подходит под итог законных статей! – зловещим тоном бормочет Толмачев.
– Вы уж Богу помолитесь да помиритесь, – говорит судья Федул Корнеевич. – Повинись, Дарья, а то остебнем! Ей-Богу, остебнем!..
Председатель вспоминает, что надо выслушать сперва свидетелей, и останавливает разгоревшиеся прения сторон.
Свидетельница Татьяна Тройкина показывает:
– По этому делу ничего не знаю. Слыхала только, говорила она, Дарья Лялина: «Накроется, мол, белым полотном».
– К чему же эти слова? – задает вопрос председатель.
– Не могу знать – к чему, а только собственной губой брехала, это хоть из-под присяги покажу...
Свидетель Анучкин подтвердил:
– Именно это самое было – угрожала Лялина Дементьевым по колдовству наслать болезнь, и Марфа Дементьева страдала потом от шишек, которые лекарь Егор Иваныч при всех признавал: килы...
Третий свидетель – Яков Тройкин, у которого спина пиджака была выпачкана белой глиной, что служило явным указанием на предварительное приятное времяпрепровождение где-нибудь за полубутылкой у выбеленной стены, показал решительнее всех:
– Лялина знает, как присадить килу. В молодых людях у нас нередко от нее болезни... от ее угроз... И также на скоте...
– А папирос «Зефир» кто тебе покупал? – обличительно говорит Дарья Лялина.
– Это – не ваше дело! – спокойно отвечает свидетель, уступая место у решетки эксперту, Егору Ивановичу Мордвинкину.
Это почтенный человек с медной лысиной и длинной, узкой бородой, русой с проседью. Он держится с чрезвычайным достоинством, нетороплив в словах и движениях.
– Действительно, Марфу Дементьеву я лечил от кил, – говорит не спеша Егор Иваныч. – На глазах у ней килы были. А у свата Дементьевых лечил быка, коров и лошадей. Лечу я молитвами святых и стишками. Шишки, которые в просторечии называются килами, – дело пустое, надо знать лишь человека, кем посажены. Вот змея укусит – это голос! И также, когда сбесится человек.
После этого показания прения сторон вспыхнули еще жарче. Принимал в них участие и муж Лялиной, и некоторые добровольцы из публики, и свидетель Тройкин с белой спиной, напоминавший стучание пальцев по подметке и оскорбительное выражение «российские лапти».
Потом суд не удалился на совещание, а удалил из судейской комнаты всю публику, свидетелей и самих тяжущихся, чтобы без помехи обсудить резолюцию. Последним выходил из залы заседания обвинитель Дементьев, уж в дверях восклицая голосом отчаяния:
– Житья нет, господа судьи! Сажает килы!..
– Наклеветал чистой брехней, господа судьи! – донесся на это из-за дверей крикливый и боевой голос Лялиной.
Суд после недолгого совещания признал доказанным факт колдовства и постановил крестьянку Лялину к двухнедельному аресту при станичной тюрьме.
Решение, конечно, не превосходящее премудрость царя Соломона, но и свободное от упрека в излишнем членовредительстве. Если сравнить его с тучей кровавых приговоров современности, вынесенных на наших глазах тучей революционных трибуналов в процессах еще более упрощенных и фантастических, чем дело о сажании кил, – то сердце без колебания устремляется к старому порядку, к старому мироощущению и старой душе человеческой, не усугубленной «революционным сознанием»...
Лучше она была. Право, лучше...
———————————
[1] Та же история, но с другим предисловием и заключением, уже излагалась автором пятью годами ранее в статье «Колдовской процесс» («Русское богатство», 1913, № 12, с.367-373).