Книга
ежедневной Записи.
Начато 9 декабря 1941 года
Тетрадь Первая
9 декабря 1941 года. Вторник, 11 часов утра. Только теперь,
на 4-ом месяце
осады (мы считаем, что кольцо вокруг города замкнулось в двадцатых числах августа), привожу в
исполнение давно возникавшую мысль вести
самую короткую, в нескольких фразах на каждый день, хронику осадного времени. Ее цель — зафиксировать лишь самые простые, повседневные факты нашего осадного быта — дома и
в Эрмитаже. Следовательно, это не хроника осады, а запись назидательного
в области отражения осадного времени в моем
личном, простом, маленьком быту, в быту моего дома и, быть может, нашей
команды.*
Вчера все было
пронизано слухами о повышении хлебной нормы с 11-го числа. Это заслоняло даже
толки о мировом событии — начале японо-американской
войны. О ней одни говорят: это самый эффективный вид помощи англичан и
американцев нам, ибо Япония собиралась броситься на нас, они ей помешали.
Другие скорее озабочены вытекающим из этой
войны возможным сокращением союзнической помощи нам. Вчера выдавали по
рабочей карточке сливочное масло (неожиданно!) и патоку вместо сахара. Получить
не удалось. Уже прошло 7 дней 1-й декады, а сладкого так и нет. Это самая
мрачная до сих пор, благодаря внезапной урезке нормы, декада осады. У меня
остались на 2 дня три порции мяса по 50 гр.,
т.е. 3 котлетки. Ни одного супа, ни одной каши. Даже дрожжевого супа не
было в университетской столовой, желе кончилось перед носом (и то и другое ведь
без вырезки!). Зато с 3-х часов я был дома, Галин
__________
*Команда — противопожарная команда МПВО, организованная в
Эрмитаже в самом начале войны. Командиром
команды был А.Н. Болдырев, заместителем Б.Б. Пиотровский. В дни дежурств (через день) команда находилась на
казарменном положении и размещалась в
бомбоубежище, которое было- устроено в подвалах Эрмитажа. См. Б.Б. Пиотровский.
Страницы моей жизни. СПб., 1995, с. 184.
25
дивный
суп из тающих наших запасиков, тепло от спасительной печечки, внезапно зажегшийся свет (его не было трое суток!). Все это
оживило, воскресило. К вечеру пропали даже зловещие признаки — слабость в
коленях и частое, едва сдерживаемое мочение. Уют дома в эти тяжелые дни —
неизъяснимое блаженство. Нужно мечтать только о том, чтобы оно сохранилось
возможно дольше, быть может, до конца испытаний. Сегодня 9-го утром исполнилось
трое суток без воздушных тревог. Это тоже
счастье. Таскаться во время тревог слабеющими ногами по холодным эрмитажным
лестницам и залам — мучительно. Мучительно «бойцам» стоять часами в
холодных залах. Со вчерашнего вечера слышна непрерывная, хотя не особенно
сильно, артиллерийская стрельба, не обстрел. Обстрел
был днем своим чередом. Думаю, отдаленное сражение. Вчера был мощнейший снегопад и почти все трамваи стояли с
утра. Сегодня снег не идет, но трамваи и троллейбусы все стоят
недвижимо. Это первый раз за дни осады.
Сегодня отделываю доклад «Навои и его время» к завтрашнему юбилею. Галя вчера проявилась блистательно: за 5
пачек «Звездочки» выменяла на
Клинском рынке полную бутылку дивного хлопкового масла.
Сейчас перенесли
бедного, уморившего себя и в том поддержанного женой, Вальтера из гаража, куда
мы перетащили его 7-го вечером (после смерти
его), в темный коридор библиотечной лестницы. Трудно нести было.
К часу пошел в
Университет, хотя занятия с 3-х. В пищевой части полная неудача. Моргена не
было и следовательно не удалось пробить разрешения на получение из столовой на
дом 4-х обедов (это важно для получения безвырезных вещей — дрожж. супа или
желе). Во всех пит-пунктах У-та не было ни
дрожжсупа, ни желе. К 3-м часам, изголодавшись, взял 50 гр. сардельки и слопал с кусочком хлеба и несладким чаем. Потом были
мрачные, холодные, полутемные занятия с бездарным студентом. Неслыханно жутко перевирает простейший текст.
Говорил, что ВУЗ-ы собираются
распустить. Потом, опять незаконно, получил 100 гр. прекрасных консервов мясных в Доме Ученых. Ничтожнейший
кусочек... Разжарил его с хлебом в
казарме на «паровозном жиру». К сему кружка ячменного кофе с конфеткой (из Галиных последних крох...).
Таким образом, талоны ухлопаны все.
Надежда на то, что в Эрм. столовой завтра удастся просунуть действительный только на 11-е кашный талон. Если
не удастся — жареные ломтики хлеба и спасительный кофе. А когда он
кончится, что?
Жена покойного
Вальтера, за то, что мы носим его взад-вперед по эрмитажным дворам, угостила несколькими чайными ложечками яичницы из
порошка и миниатюрным ломтиком хлеба. Трогательно. После того читал вслух
завтрашний доклад «Навои и его время». Говорят, просто хорошо, лучше, чем Низами. А Низамийным докладом я просто гордился.*
__________
*
Празднованию
800-летия Низами, состоявшемуся в Эрмитаже 19 октября 1941 г., посвящена большая литература,
специально о докладе А.Н. Болдырева «Низами и его время» и сам доклад см. Афрасияб Векилов,
«Литературный Азербайджан». 1992, № 5, с. 122 сл. Работа А.Н. Болдырева об Алишере Навои
также опубликована: «Алишер Навои в рассказах современников», — в кн.: Алишер Навои. Л., 1946, с.
121—152; см. также: Голоса из Блокады,... с. 288-293.
26
В этих работах
счастье, удовлетворение наших дней. Чем хуже с физическими возможностями — до
известного предела — тем яснее, свежее работает мысль. Это я слышал от многих и
в этом поразительное сего времени. Однако в
последние дни этот предел перейден. Нету силы воплощать мысли. Силенки бренного тела подводят. Как тянется мое дело в
Доме Ученых... Если бы вышла эта половинная вырезка, то, кажется, все было бы хорошо.
Не очередной ли мираж?..
10-го декабря. Утро. Еще сутки без тревог. Со вчерашнего дня перестали греться батареи центрального отопления. Говорят, придется
совсем выпустить воду. Трамваи сегодня тоже
не ходят. Сводки говорят о поражении немцев
под Тихвином. Звонила Галя — домохозяек назначили на разгребание снега. Все же хочет привезти к заседанию
еду. Это, конечно, оторванное от себя. Надежды вчерашние на то, что
пройдут завтрашние талоны — плохи. Это выяснится к двенадцати, т. е. через час.
Близится час проблематичного этого обеда и весьма вероятного доклада. Волнует лишь первое.
Обед
блестяще провалился — талонов не приняли. Злодеи столовкинцы по этому случаю напекли дивных белых
лепешек. Пожарил немного хлеба. Потом пришла к заседанию мама — примчалась-таки пешком
милая, героическая старушка
и принесла маленький — такой драгоценный — кусочек
хлеба с салом, оторванный от себя. Потом заседание в холодном зале. Посторонних никого. Дивные фарфоры Моха —
всеобщая адмирация. Плохое слово и плохие стихи Вс. Рождественского.
Прекрасные стихи в конечно плохой,
растерянной подаче Лебедева. Особенно хорош эпос — ясная, легкая речь
сказки — как пушкинская сказка прямо. О моем докладе и о чтении слишком много
хороших отзывов. Пешком с мамой домой, крепкий мороз, дивная красота
смеркающегося — осадного Петербурга. Мама была от всего, от людей в полном
восторге, как я рад. Дома всегдашнее
блаженство, от еды стал немножко пьяный. Таня потеряла все карточки,
паспорт и 800 руб. Кто-то рассказывал мне о съеденной кошке — прекрасное белое
мясо, но кошек не достать. Странное предложение
— менять кожаные кабинетные кресла на конину, для какого-то учреждения.
11-ое декабря.
Все без тревог. Прибавка хлеба, о которой так напряженно все говорили, провалилась. Зато нормы декабря на другие продукты на
этот раз несколько повышены. Наши успехи под Ельцом. Узнал, что завтра решается мой вопрос (половинная вырезка!) в
Доме Ученых. Сама способность надеяться как-то притупилась. Дотянуть бы
до улучшения. Сегодня трамваи пошли в
невиданных направлениях. Многие маршруты упразднены. Зарплаты нет до сих
пор ни в Эрмитаже, ни в Университете (вместо 4-го). Сегодня много читал
Ибн-аль-Асира, том 11, битва при Тивериаде и
завоевание Иерусалимского королевства в 1188—9-ом году. Это для союза писателей.
Конно-кресленная
комбинация что-то глохнет, хотя кресла и найдены с превеликими трудами. Здорово ужинал черными
соево-дурандовыми лепешками
и хлебом, вымененном на порцию ученой каши для больного.
28
Несмотря
на это, даже может быть поэтому, голод раважирует* брюхо. 9 ч. вечера, идет
сильный снег. Был довольно краткий обстрел. Надо было готовиться к лекции, но не сделал, не
идет. Университет хиреет с каждым днем. Один неспособный студент упорствует в
приобретении знаний.
Орбели
хочет печатать и Навои и Низами. Сажусь подсчитать талонные ресурсы на декаду. Ах элдеу, ах
элдеу!**
12 декабря. Все без тревог. Сейчас говорят: в
булочной объявление, что с 14-го числа прибавка хлеба. Говорят со слов видевшего. С утра был
в
Университете, сокращаю часы, трудно все же читать. Затем с 1-го часу до без 25-ти м. 3 добывал пищу в Акад. Столовой, достал
сверх своего обедика 3 дрожжсупа и 4 желе,
без выреза! Сейчас понесу домой. Утром здорово
закусил остатками вымененного вчера хлеба и половиной соедурандной
лепешечки. Из-за столовой опоздал к заседанию, где читались Лебедевым поистине прекрасные, изумительные
переводы «Семи красавиц» Навои, да и газели его хороши. Нахудожничали
оба молодца, один в красках, другой в словах.Какая отрада в этом. Задолжал 20
гр. масла. Сегодня крепкий, крепкий мороз,
дивные цвета неба, горы неубираемого снега.
Трамваев почти нет. Получил разрешение на вынос из Унив. столовой обедов
на иждивенцев и сразу принес домой 3 дрожжсупа и 4 желе. Мои дорогие в
восторге. Вечером огромная радость — по блату получил
без всякого стояния 800 гр. лапши — нашу семейную норму на декаду.
13 декабря. Все без тревог. Сильный мороз. Трамваев
нет вовсе. Хлебной прибавки нет, нет даже объявлений, о которых говорили вчера, очевидно, что-то вроде провокации. Уныние,
воцарившееся среди людей по этому поводу, равно лишь вчерашнему ликованию, когда
распространился слух. Ликующие голодные — незабываемое свирепое зрелище. Сегодня наши очень хорошие сводки (говорят!): Истра,
Сталиногорск, еще что-то, окончание убийственного для немцев генерального сражения за Москву, дливш. с 6 по 11 дек. Все больше верю в свой первоначальный прогноз
о гигантском, историческом («на ближайшее
тысячелетие») просчете Гитлера. Имея в виду напасть на нас, нельзя было
нападать на Европу сперва. Только потом. Во вчерашней газете постановление об
уборке снега. Не работающие — 8 часов уборки без льготного питания и оплаты. В
этой категории окажутся все домохозяйки,
которые обычно стоят по 10—15 ч. в
очередях и выносят множество еще трудностей осадно-бытовых, которых мы почти не ведаем, все на 125 гр. Рассказы о
трудностях с похоронами. Кладбища завалены (не зарытыми). Родственники
оставляют своих покойников просто на улице в темноте и убегают. Тогда попечение
берет на себя милиция. Грузовик, в котором мертвые дети («в рубашечках и без рубашечек») уложены штабелем. Сейчас умереть
гораздо легче, чем похоронить. Верю в
скорое окончание сих испытаний великих, народных. Конно-кресельная комбинация медленно хиреет.
Сегодня в нашей столовой
__________
*
Раважирует —
«опустошает», франц. ravager
«опустошать, разрушать».
** ЛДУ — Ленинградский Дом Ученых.
29
даже
нет супов, одни сое-дурандовые лепешки. Странно, не вяжется с признаками некоторого всеобщего
улучшения, («повышенная декада», т.п.) Будет ли сегодня ответ из Дома Ученых? Ах, элдеу, ах,
элдеу! (11ч. утра). Зарплаты
все еще нет. Вальтер все еще не похоронен.
Вечер. ЛДУ будет заседать только в начале
будущей недели. Зато дело, по-видимому, почти верное: вечером заседание в эрмитажном подвале — конкретное обсуждение книжек Низами и
Навои. Чудные выйдут книжки, если выйдут.
14-ое декабря. Все без тревог, говорят — из-за мороза,
плюс, конечно, то что врагу плохо.
Сегодня с утра и даже после эрмитажного обеда (хороший рисовый суп и
миниатюрный биточек) первый раз с начала осады
овладела мною плохая слабость. Сильная слабость. Хлеб тот же, зарплату даже не
обещают. Иду (тащусь) на охоту за дрожжсупом в У-т, а затем домой, домой!
15-ое декабря. Крепчайший мороз. Трамваев никаких.
Тревог нет. Хлебной прибавки конечно
нет. Самочувствие лучше в общем, но ниже на
предательский кусочек чем раньше. Картина застывшего города с бесконечно черными потоками и ручейками людей по
мостовым, улицам, панелям — потрясающа. Лошадей и машин почти нет. Вчера
и сегодня лапа голода и уныния грязно легла на мой home*
и осквернила его.
Вернулся вчера в 3 ч.
домой совсем слабый, но с обычно радостным ожиданием
этого вечера (хотя супов не достал). Дома тьма полная, второй вечер. Тьма хуже всего действует на маму,
подрывает ее. Сразу почувствовал напряженность
отношений. Утром было у них глупейшее столкновение из-за печурки («моя» — «общая»). Несмотря на
прекрасный суп, остались голодные
все. Они почти не говорят, но если приходится — столкновение. Мама все
выходит из комнаты, скрывается. Печурка едко дымит. Еле теплится ничтожная
свечка. В 10 ч. не выдержали, Галя стала варить внепрограммную лапшу. Дым, копоть. Очень подкрепились, но уюта, дивного,
всегдашнего спокойствия нет. Утром опять едкий дым, возобновление вчерашнего
скандала. Их уже не удержать. Жалящий ядовито жестокий
Галин язык, без жалости, без сострадания, бессмысленный, возмущающий до
глубины души. Кажется она может с этой холодной злобой убить физически, ножик всаживать с медленной точностью. Мама была
в кровати. Жалкий крик ее сквозь рыдания до сих пор звенит в ушах: «Не могу, не
могу, больше я не могу.--»- С этим ушел я. Мрак отчаяния. Все может погибнуть только от этого. В эрмитажной столовой одни «соевые битки», нет супа. Все подавлены и как
раз с утра поголовная трудмобилизация
на уборку снега. Как работать людям? Иду в Унив. столовую со слабой надеждой на дрожжсуп и возможность выбрать мясо по
иждив. карточкам. Ибо в магазине только свалка и хамство. Очевидно подрывает и трудность доставки (плюс бэдлам,
конечно, самобытный): на тысячную очередь привозят только несколько
десятков кило товара, на ручных саночках,
тележках. Что-то будет? Эта декада началась так радужно,
__________
* home — англ. «дом».
30
а сейчас, 15-го, все
очень плохо. Жестокие дни, голодные очереди на жестоком морозе.
Вечер. Был дома. Отнес 400 гр. (8 штук) конских котлеток. Это вся
декадная иждивенческая и детская норма по 3 карточкам. Галя находит это очень
удачным маневром. Как хотелось присоединить дрожжесупы и желе! Увы, их не было!
Мамы не было, она у
дяди Жоржа. Это ее прибежище. Галя была кроткой и милой, точно ничего не
случилось. Мягко соглашалась на ласковые мои просьбы не делать так больше. Как
жаль, что не повидал маму, знаю, что это ей было бы нужно. Вечером все тем же
фуксом обедал в ЛДУ. Там все хуже и хуже. Воцарился хлад, обедают в шубах. Ежедневно свирепствуют дикие скандалы между
учеными едоками и столовыми заправилами. Так и сегодня — мы уже ели суп,
когда оказалось, что желе кончилось. Крик, проверка на месте. Действительно,
свинство: обедов отпущено 500; а порций желе 721. Куда делось — один аллах
знает. Мое решительное заседание завтра;
боюсь, что эти скандалы могут загубить почти уже созревшее дело.
Признаться, сегодняшний ужин в ДУ — в счет надежд на восстановление талонного
баланса грядущей полувырезкой.
По Невскому и
Садовой, когда возвращался, редко проносились какие-то ошалелые трамваи,
неведомых направлений. Чувствую себя значительно лучше. Новое бедствие —
управдом урезал порцию дров до 1 м3. Это на месяц. А потом? Мысль
одна гложет сознание днем и ночью: тающие Галины запасы. Невозможность помочь
этому. Медленно, верно, как глетчер надвигается голодное бедствие. Скованно,
обреченно, без возможности шевельнуться, как в тяжком сне, следишь, вперив
глаза в исчезающий промежуток. Anne, ma soeur Anne!* В
течении часа был ожесточенный обстрел. В морозной мгле над Васильевским
островом стояло неясное зарево.
16 декабря. Без
тревог. Очень много и плодотворно спал. День прошел серо, без новостей, без
пищевых успехов. На 4 дня декады осталось 2 супа и, правда, по 100 гр. мяса на
день. Сегодня к вечеру выяснится только, было ли элдеушное заседание и чем
кончилось. Если победоносно и если не заварится новая проволочка с
какими-нибудь оформлениями, то я спасен, ибо 2 супа превратятся в 4, а «мясу
счету не будет». В Академ. Столовой видел Сашу. Он очень быстро сдает. «Мяса,
мяса нет здесь сегодня...», — говорил он с
растерянной торопливостью. «Да, действительно нет», — сказал я, — «придется
побаловаться соевым супчиком». «Где мясо?» — спросил он у меня почти
грубо, вдруг, в упор уставив странный, блуждающий взгляд.
Затем был час занятий
с IV к. Упорно ходят;
читали мрачную «Оду на старость» Кесаи.** В 4 часа стало уже совершенно темно,
разошлись. Дома был опять чудный вечер, хоть с огарочками. Света не будет
вовсе.
__________
* Франц.:
«Анна, сестра моя Анна!» — Видимо, восклицание напряженно вглядывающейся вдаль женщины из сказки Ш. Перро «Синяя борода».
** Кесаи — поэт саманидского круга (X
в.).
31
Но был другой свет:
уюта, хороших отношений. Маша и Галя после долгого времени ночевали наконец
дома. Мама самоотверженно спала в шубе у
Лели под окном. Поразительное делается с Машей, она развивается огромными
шагами. Чуть ли не каждые «через сутки» возвращаясь домой, вижу продвижение в развитии ее маленькой души,
ума, сообразительности, речи, всего.
Вдруг стала прекрасно рисовать. Впервые овладела понятием сюжета и его
иллюстрацией. Но много есть в характере от той линии: упрямство есть взбалмошное, каприз. В том доме, где мы с мамой провели
около часу перед вечерним супом (специально пошли за теплыми вещами, чтобы
этот суп отложить на возможно позднее время, памятуя роковую прошлую лапшу внепрограммную), очень плохо.
Отчаянно-нервное состояние всех,
ежеминутно вспыхивающие, срывающиеся с цепи схватки, вопли. Тема — еда и
метание перед грядущей гибелью, о которой все время,
все время твердят. Что с Сашей? Он думает — сам говорил маме — рак. Кровь в мокроте, гигантский упадок сил,
кашель по ночам. А питают его изо всех возможностей, он ест лучше других. Теща
— главный кратер этих смятений, воплей, срывов, при всем своем
практическом героизме. Безумные женщины
эти, конечно не ведая, не понимая, страшно подсекают Сашу, жарят его непрерывно, насадив на вертел
семейного бэдлама. Галя по мере сил переносит его в наш дом, подсекая
маму, а тем и меня. Но вчера я увидел с
огромной отрадой, что мама крепка еще духом, что есть в ней глубокий крепкий
корень воли к превозмоганию беды. Спокойная, бодрая, она была дивная
вечером. Говорила, что привыкает к темноте. С твердым
спокойствием не поднимала Галиных перчаток, которые раза два все же были метаемы. Сама не метала перчаток.
Если бы только прибавили им хлеба...
17 декабря.
Утро в команде. Без тревог. Мороз значительно меньше. Саша кашлял всю ночь,
почти не спал. Теща тоже не спала. Воображаю, какой
у них день впереди. По радио — взятие обратное Твери и разгром 9-ой немецкой армии ген. Штрауса. На нашем фронте
— молчание. Было или нет по радио в 2 ч. дня 15-го сообщение о том, что
Мерецков прорвал немцев где то под
Волховым, со взятием 50-ти населенных пунктов? Никто точно не знает.
Газета вчера не пришла. Черные птицы слухов мечутся по всему городу. Никто
ничему не верит. Сами надежды носят какой-то отчаявшийся
характер; надежда обреченности. С наслаждением великим читаю диккенсовы
«Большие надежды» (в неслыханно тонком переводе Б. Энгельгардта). С 5-ти — 6-ти часов утра слышна отдаленная канонада; не обстрел. Наши ли наступают, недруг ли?... Вот в
этой застылой недвижности, холодной,
окостенелой беспросветности главный ужас нашей долгой осады.
Который
день мучительно хоронят Вальтера. Может быть удастся сегодня? Пробовал сегодня побежать за
трамваем: через десять шагов плачевно
оборвалась попытка сия. Какие тут снеговые работы?! Однако многие наши ходят, немного поковырявшись,
возвращаются измученные. Вчера в команде опять пищевая кража: из ящика
письменного стола, из мешочка пропало 125
гр.-хлеба. Голод выворачивает из людей все уродливое, что есть в их
нутре и, может быть, никогда бы не вышло наружу.
32
Вечер. ЛДУ опять отложил приемочное заседание. На завтра. Какая
тоска. Внезапно
явился в виде некоего спасителя дядя Жорж с карточкой,
которую не
может реализовать, просил
брать обед, отстригая
и мне.
Назначил его
на завтра и
после его ухода
вырвал 4 соевых
супа в
Эрмитажной
столовке. Поужинал одним. Второй съем утром. Завтра возьму
еще и отнесу своим,
достанется и ему. Сегодня Эрмитаж выдал зарплату
(вместо 4-го!).
Страшные вычеты — вместо 500 р. — 341 руб. Компенсацию
за отпуск так и не
дали. Жалко. Там должно быть более тысячи. Можно
бы купить немного
хлеба — на барахолках он бывает частенько по 30 р.
за
100 гр. 300 р. кило.
Вальтера не
похоронили, испортилась машина. Он умер 7-го.
Город огромный,
осажденный. Сдавленный мраком, морозом, голодом.
В надрывных судорогах
мечущийся в добывании скудного пайка. Много-
тысячные, ночные,
круглосуточные очереди и по крохе привоз в магазины.
Постоянный
обстрел. Замерший транспорт. Смерть на улицах. Склады
непогребенных на
кладбищах. Полная неизвестность. Вести о далеких,
далеких наших победах
вздергивают в конвульсии измотанную силу на-
дежды.
Вот наша осада.
18-ое декабря. Без
тревог. Вчера к вечеру облетела всех переданная по радио корреспонденция о том,
что армия Мерецкова пробила немецкое кольцо у Волховстроя и соединилась с
частями, действующими от Ленин- града на северо-восток у Волхова. Если это так,
то в блокаде образована брешь, и это то, что даст нам спасение. Некоторое время
конечно уйдет на дальнейшее расширение, расчистку, прокладывание пути-доставку и потом потечет в наши животы
благословенная еда. Пишу не надеясь, но все же кладу срок: к 1-му января.
Посмотрим. Сегодня вызвонил студентов для занятий к себе в Эрмитаж. Предстоит
путешествие еще в Академ. столовую и затем домой. Ноги очень слабы. Слабо и все
остальное. К лекциям уже подготовку не осиливаю и сегодня объявил им, что
читать не буду, только занятия текстом остаются. Пища воскресит во мгновение
ока и тогда можно будет отчитать все пропущенное. Дождаться надо, дожить. Дома
был свет, (!) хотя управдом за 1 час до включения твердо заявил, что не будет вообще.
19-ое декабря. Без тревог. Сегодня
свалился на улице отделенный командир Глинка. Отвезен к
Мечникову: плеврит, истощение. Проклятый ЛДУ имел наглость затребовать утверждение
ВКВШ и на этом основании отложил прием.
Пришлось брать из ГЭ бумагу — противоядие, ловить членов комиссии, бегать из ГЭ в ЛДУ несколько раз.
В результате добился: принят, но с 1-го января. Крахнула половинная
вырезка на последнюю декаду. От этих усилий совершенно измучился, просто
околевал к вечеру. Может быть еще удастся 22-го или 23-го устроиться на
временные разовые талоны. Зато после, покушав, дочитал «Большие надежды».
Отрада необычайная: только коробит на по-английски методически появляющихся
съедобных
пассажах.
Новая зав.
столовой проявляет мощь:
достала вчера для
команды
соевого желе и по 15
гр. черной икры. Я слопал вчера две баночки.
33
20 декабря. Без
тревог. Сегодня уничтожил 15 гр. икры с обычными разжарками. Дивно, но 15! Затем ухитрился еще на баночку желе. На обед подкормился
двумя котлетами, щами и 1/2 оладьей, кое-что из этого за счет дяди Жоржа. Случайно объел старика напрасно,
сверх положенного. Ничего, возмещу. Он ходит каждый день. Известия во
вчерашней газете показывают, что прорыва немецкой блокады вовсе нет (так и
сказано). Значит, положенный мною срок 1-е
янв. — миф. Однако подвоз кой-какой несомненно ощущается — американское
прессованное мясо. Вот хлеба нет.
Хлеб отвратительный. Его мало.
Вальтер
все еще лежит в Эрмитаже. Вчера говорили — ежедневно мрет от истощения, большею частью на улицах,
около 2000 человек. В бомбоубежищах наших во всяком случае непрерывно кто-то умирает. Вчера был покойник, сегодня новый. Хотя я сильно (с точки зрения
количества талонов) подкреплен в эти дни карточкой дяди Жоржа, однако заметил
еще неприятный симптом: этого увеличенного рациона стало не хватать (плюс желе,
икра!), как и прежнего. Иду домой. Будет ли свет, как-то мои дорогие?
Сегодня
ничего не несу им съестного, так как до того замучился доставанием эрмитажного обеда и
снабжением дяди Жоржа (безобразнейшая
очередь на раздаче, несколько раз вверх и вниз по лестнице) и так все это
затянулось, что не успел и не смог пойти на ловлю дрожжевого супа. Вчера заказал флянец и кружок, однако мастер
надул, подлец, сегодня не сделал, а завтра воскресенье, а понедельник —
выходной. Вот незадача... Начал
читать «Good companions»* Пристли. Пока чудесно. Главная прелесть — современная Англия, живая, та
Англия, о которой столько давних мечтаний.
Вечером дома застал
мрак и, по-видимому, окончательный, т.к. свет есть отдельным включением на
лестницах, в магазине, жакте с бомбоубежищем,
а квартиры, видно, начисто отрешены. Дома появилось немного повидла; конфет, не говоря уже о сахаре, нет.
Повидло не убедительное, естся почти
без всякого усахаряющего эффекта. Всю декаду, значит, продержались на Галином сахаре ничтожными
рациончиками. Теперь запасиков осталось на неделю (личных Машиных больше
— 10 дней), если будет на этой декаде хорошая выдача. Спасение должно придти
раньше. Должно. Круг и флянец, оказывается, соорудила уже даровитая теща, печка опять дивно ожила. Саша плох, все
время полусонно лежит, еле
отзывается на окружающее. Все попытки достать ему усиленное питание через
ССП и ЛГУ пока втуне.
Все
дневные треволнения так меня подрезали, что первый раз еле-еле добирался домой, едва переступая. Пошатывало. Даже не мог
зайти к Саше.
Дома
конечно ожил в чудодейственном уюте, тепле, и на двух тарелках густого Галиного супа. Затем спал 9
часов, перед сном насладился Пристли.
__________
*«Добрые товарищи» (англ.).
34
Действуют
церковно-эрмитажные свечечки. К ним вчера присоединились: клещи и молоток, 4 электролампочки
(нужны ли?!).
21 декабря. Первая после перерыва тревога в 14.35
на 1,5 часа. Перед тревогой был краткий, но жесточайший шквальный обстрел. Снаряды рвались на В.О. и, говорят, главным образом, на Петрогр.
стороне, на переполненном (воскресенье!)
Ситном рынке. Будто бы много жертв. На рынках,
замечу заодно, массы всяких съедобных и носильных вещей, папирос, с рук. Валюта — хлеб и дуранда. Хлеб идет
— по 400 р. за кило.
День начался
плачевно. Я пошел за хлебом до завтрака. В темной булочной в результате смятения, возникшего от того, что Галя дала мне не хлебные, а сахарные карточки или по совершенно
непонятной оплошности моей в
какой-то (не пойму никак — какой точно) момент исчезла моя хлебная карточка. Осталось десять дней.
Комментарии излишни. Острое чувство
уныния и, признаюсь, некоторого страха. Хлеб ведь этот был все же основной. Подозреваю ловкость рук
продавщицы. Зато в команде узнал, (а
потом и прослушал сам) чудную сводку по радио. Наши рвутся от Ладоги (ст. Вайболово) и от Тихвина к
Ленинграду. Проклятая петля на
посиневшей шее города все же, кажется, скоро лопнет. Был насчет карточки у начальства. Может быть уже
завтра к 3 ч. будет замена, но
вероятнее II-я категория. Пусть хоть так, пусть, жду этого часа.
Обещана и ускоренная выдача
компенсации за неиспользованный отпуск. Тогда можно
будет прикупить немного хлеба. На улице сделалось плохо акад. С.А. Жебелеву. Говорили, что даже умер, но это,
кажется неверно (Жебелев умер только
через несколько дней).* Странно, ведь академиков, кажется, подпитывают.
Два с половиной часа
продолжалось мучительное доставание супа и оладий
из нашей столовой. Оладьи заменяют хлеб. Одну с супом на обед, другую к вечеру
с фуксовой котлетой из неверного ЛДУ, кофейным желе оттуда же и кусочком сыра от Гали. Все вечернее и
утреннее в половинном размере, так как вторая половина оставляется на
утро. Дворцовый мост был разведен и попасть
в Акад. столовую не удалось — идти через Николаевский это, конечно, уже выше физзапаса на день. Только принес обед
— тревога. Ох, тяжело было тащиться в обход. На постах всего 6 человек! Эрмитаж и ДУ полны слухов о продуктовых
увеличениях. В частности, со слов человека, причастного к типографии, где
печатаются карточки на январь: хлеб — 400, 300 и 250. Так работает
расстроенная, воспаленная гладом la phsychologie des foules,
прибавим от себя affamees.**
Есть
сведения, что особы величайших постов, обладатели личных легковых машин, ходят последние дни пешком, так как весь
наличный бензин передан на подвоз еды.
Мудрое мероприятие. Пусть немножко походят
пешком.
Прибывший
из города боец нашей команды слышал, идучи, по радио о пребывании на Ленфронте
Сталина. Если это не обрывок долетевшего
__________
*
Приписано позже
другими чернилами.
**
Психология толп,
...изголодавшихся (франц.).
35
до
него какого-нибудь исторического очерка, то значит будет дело, хорошее дело, гарантированное крепкой порукой;
предстоит близкое избавление.
22-е декабря. Без
тревог. Пребывание Сталина оказалось историческим очерком, боец ошибся. Все равно,
теперь дела идут лучше, а порука есть и
так и так.
Днем
внезапная радость: дали возможность взять по рабкарточке хлеба на 2 дня, еще плюс — ошибка в булочной — вместо 500 гр. —
625 гр. Заметил только дома.
Дьяконов
лежит раненый в голень, высокая температура. Жебелев поправляется. Немцы разбомбили дом-музей
Чайковского в Клину. У Гали осталось 1 кило гороху. Тронуты и Машенькины
запасы. Пришел домой совсем немощен. Поход к Саше и в аптеку доконали. Саша действительно плох. Марианна проявляет чудеса,
героизм. Достала направление в больницу, 1,5 кгр. муки по 500 р, 2 кило конины по 50 р.,
право на 1 бутылку вина в Союзписе
и в презент — литр пива. Это за целый день мотни по городу, не евши. Как
выносит? Пива этого стаканчик Сашенька мне поднес.
23 декабря. День без тревог. Все полны
хлебными нормами января: полное совпадение цифры — 400'гр. по первой категории.
Сегодня два пищевых события: в столовой нашей получил две каши, вырезав талон на одну. Второе — неизвестный доброжелатель дал
мне иждив. хлебную карточку, предлагая отдать частями в январе, «когда
наверное по раб. категор. будет 400 гр.». Отказался сперва, потом, видя
упорство в предложении, взял. Это
примечательно. Завтра утром обещали какую-то замену утерянной. Вместе будет сносно. Ноги совсем
плохие. Получил предложение читать
лекции в военск. части, что-нибудь военно-персидское. Можно было бы сделать
нечто весьма привлекательное из Паскевиче-Грибоедовских событий, знаю где поискать материал, но боюсь, не поставить доклада. Недельки бы через две-три назад.
Как
реализует Галя декаду, последнюю на запасиках? Если улучшение должно настать, то пусть знает
улучшение, что теперь оно может наступать, пора.
Утром был ужасный
разговор с Галей — все о том же. Упорство в разрушительной
злобе ее неистово. Конечно, выход один. Он предстоит, как и когда — неизвестно. Упорство ее даже не
видит особой гибельности, преступности
поэтому этих отношений, в это время. Нет
слов, нет возможности выразить все
страдание. Потом очень недолго, утешительно, как бальзам, говорил с
мамой. А та, так терзая душевно, с самоотверженностью необычайной, с заботой
блюдет меня телесно. Всю жизнь этому посвящает
— и маленькой. А жизнь, душу, все, кроме физического здоровья — рубит,
губит — и сук, на котором сидим мы вдвоем. Завтра хочу взять выходной, но портит все обед. Вдруг завелись безобразнейшие очереди в нашей столовой (часа на полтора, два).
Какой кабак, свинство какое
природное.
Вальтер
все еще ждет машины. Трамваи почти не ходят. Третий день тает. Плывут все снега
неубранные. Студентов сегодня отменил. Надо экономить остаточек мочи.
36
24 декабря. Сегодня получил в полную собственность
служащую хлебную
карточку. Завтра, впрочем, может быть, будет рабочая. Но и служащая плюс
поднесенная дают тот же эффект. Выкрутился. По этому случаю сделал дивную
тюрьку с утра из половины ученого взятого вчера фуксового обеда: 1/2 супа, 1/2 лапши с сливочн. маслом (!)
и 125 гр. хлеба
туда же накрошив, мелко, мелко. Этой благодати бы полную тарелку, или 2, 3, 4...
Умер
старичек, занимавший временно наше место в убежище. Здорово шатает на ходу. Двигаюсь в Акад.
столовую, затем домой, мыться. Взял сегодня выходной.
В Акад. столовой 2
часа мучительной стойки, чтобы получить один мучной
суп и 2 ничтожнейших (уменьшенных вдвое против еще третье-водняшнего)
котлетки. Что за притча, почему это резкое ухудшение в столовых последние 2—3 дня? Вопреки всем признакам улучшения. Побрел домой, чтобы как раз застать отвоз Саши в машине
скорой помощи. Вид у него страшный.
Удалось устроить его в госпиталь на 8-й Советской за бутылку вина. Это все Союзпис. Вернется ли умный,
дорогой Сашенька? Затем я брал ванну
дома и тут имел потрясение: вид себя голым. Теперь ясно откуда немощь,
слабость в ногах и т.д. Первый раз за это время осады я усумнился. Думаю — хватит меня еще — ну, на месяц или около того. Вернее хватило бы на прежних темпах
ежедневного ослабевания, т.е. с
введением в дело через день Галиного супа. Но Галины кульки кончились почти. Семья накануне голода в промежутках между
судорожным поглощением пайка, между его нерегулярными и убывающими самими по
себе получениями.
Настойчиво
повторяю: если выручка должна быть, то пора. При без-запасном режиме я кончусь скорее, чем в месяц. Сашу
увезли. Птицына должны везти завтра
или послезавтра. Все долговязые. Я не хочу ехать этой дорожкой. После ванны
суп, две бутылки пива и диван. Тепло, покой
— до вечера. Вечером дурандовые лепешки, кофе, чай. Тепло, самовар, книга. Все какие-то хорошие. Какое
счастье отдых. Мама просто молодец.
Галя немного начала сдавать. Над всем этим висит рука голода, придвинулась близко совсем, готова вцепиться.
Трамваи
кончились вовсе. С 1-го января надо переводить мою карточку 1-ой кат. в семью, м.б. отдавая талоны лишь на половинную
вырезку ЛДУ, если она будет. Если же не
будет, придется брать отпуск, бюллетень или что-нибудь такое и переселяться домой с карточкой. Лежать. Не курить. Сегодня я бросил курить. Не курю целый
день. Не мучительно, но трудно. Ах,
если бы сладенького! Лежать. Тепло. Покой. Каждый день немного хуже и
хуже.Уходят силенки. Не восполняются.
25-е декабря. Рождество.
Вечер. День потрясений. С утра неожиданная прибавка
хлеба — 350 и 200. В 5 ч. митинг неожиданный: блестящее продвижение прорыва блокады. В ближайшие дни река продовольствия, больше, чем другим городам. Жданов сказал так.
Ближайшие дни. Добавляют в кулуарах:
еще в декабре дадут вино, шоколад, крупу. Хлеб увеличится с января, будет белый. И затем венец — московский
паек: 800 и 600. Так это будет, так?
Все внутри напряжено в ожидании. Кто доживет — будет
37
жить!
А Саша? Неужели погибнет, немного не дотянув? Сейчас Галя звонила — ему очень плохо. В беспамятстве. Делают
вспрыскивание — ultima ratio.* Марианна там и мама. Останутся на
ночь. Сашенька. Саша...
«Полоса бедствий»**
Записано
вечером 31-го на исходе старого 1941 г.
25-го
в ту же ночь умер Саша. Вначале ему было хорошо. Накормили, дали портвейну, шоколаду. Он все
повторял в истинном блаженстве: «Какое великолепие, какое великолепие». Сосед его,
какой-то Реизов, слышал, как он
засыпая еще жевал шоколад, слышал как он заснул, как скоро стал тяжело дышать во сне. Вызвал сестру, врачей. Не просыпаясь, Саша
умер. Врачи сказали: совершенно истрепан организм, сердце, как у глубокого старика. Митя. Папа. Саша.
Что идет дальше
записываю вкратце. С 26-го я дома. 27-го утром заболела Галя. Болеет до сих
пор, как всегда трудно. Сбиваемся с ног, а у
меня почти нет с чего сбиваться. Мука с похоронами, прежде всего для героической
Марианны. Мука с продуктами. Их не выдают. Купили у спекулянтов мяса по 150 р.
кгр., муки по 400 р. Вальтера похоронили только
30-го. Я готовлю. Гроб делает Эрмитаж. Вчера, 30-го умерла Софья Николаевна Немчинова, в пролежнях, одиночестве,
бедствии. Сегодня, 31-го: с утра больна Маша. Температура 38. В 10 ч.
ушел в Эрмитаж и до 5-и мотался там и в Университете, добывая пищу. Добыл, и
счастье улыбалось вначале: получил 1417 р. зарплаты и компенсацию за отпуск в Эрмитаже, новые карточки. В 1 час дня отправил
дядю Жоржа с частью добытой пищи и с тремя новыми хлебными карточками, дабы он
получил по дороге хлеб и снес нашим и дабы варили они совместный обед,
т.к. часть пищи была получена по его карточке.
Вернулся
домой веселый, полный предвкушения радости домашнего вечера и обеда. Но застал катастрофу
разразившейся: дядя Жорж потерял одну
карточку, именно мою. Снова, как тогда перед зеркалом в ванне, почувствовал физически холодок близко разинутой
могилы, щерящейся. Это новый удар,
надо уметь его перенести. Вряд ли во второй раз поможет Эрмитаж. Подвел старик несчастный, ох, подвел! За
эти несколько дней, что не был я в
команде, разрушение людей голодом разительно продвинулось: Пиотровский, Богнар, Морозов, Борисов —
находятся на пределе. Страшно опять.
В магазинах и столовых нет улучшения ни на йоту. Трамваи исчезли вообще.
Дома и в Эрмитаже с сегод. вечера света нет. Где-то
мучительно к нам бьется помощь. Теперь ясно, что это далеко не скоро. Когда? Наступает 1942-ой. Количество
смертей в городе достигло в сутки двух десятков тысяч, говорят. Все эти
дни стоят опять сильные
__________
*
Последний
(решительный) довод (лат.).
** Приписано внизу страницы позже — Все это время, почти
месяц, каждый день читал веселый, пустой и по-английски объедальный роман Priestley
«Good companions». Вот фон!
38
морозы. Сегодня в
газете о том, что восстановлена жел. дор. линия от Тихвина до Волховстроя.
Съели Машин сахар, едим ее пшенную крупу в промежутке где-то кажется 26 и 28-го
кончил читать глупейший рассказ некоего Shewchik «Two
travels to the Big House».*
1-ое января 1942 г. Жестокий
мороз, градусов 30 с лишним. Сегодня весь день дома. Сообщил директору об утере
карточки по телефону. Ожидался дядя Жорж; он, судя по отдельным словечкам вчера,
какую-то компенсацию имеет в виду. Но не пришел, как я и думал, из-за мороза,
вероятно. У него был три дня назад пожар в иришиной комнате и пожарные
выбросили на улицу первым долгом все его дрова, 2 кбм. Эти дрова тут же были
расхищены сбежавшимися жильцами. Потом двое из них явились к нему и потребовали
продуктов за помощь при тушении. Он дал им два стакана крупы. На следующий день
самый предприимчивый явился с предложением менять продукты на ... дрова.
Будет ли мне хлеб?
Половина нормы, если будет, плюс что-нибудь от Дяди Жоржа. На карточке бы было
10,5 кгр. хлеба. Все же веет могилкой пока.
Главное, чтобы не
стали валиться мы внезапно, подготовленные всем предыдущим недоеданием.
Заготовка организмов исподволь к коллапсу. Поэтому прибавки продуктов действуют
восстановительно не сразу. Хлеб стал гораздо лучше. Вид хлеба и разговор
хлебный сейчас просто терзают. Дома тепло. Машенька больна, не очень. Супы
варим крепкие. Держится спекулятивное мясо. Растительного масла нет совсем ни у
кого, не выдавали. С продуктами явная пауза — говорят, морозы остановили
автотранспорт. Это похоже на правду. Еда и тепло дома могли бы создать
блаженство при нашей дочурке, при нашей дружбе с мамой и ее доблестью. Но
ненасытная Галина злоба, неистовое терзание старенькой родной моей мамочки,
крик и грубое считание ее глотков и кусков, нудное брюзжание, много раз в день
поднимаемое, раздирающая неумная нетактичность все это отравляет. Прямо ад. Что
никотин, который, говорят, аннулирует пользу от скудной пищи? Хотя говорю ей
десять раз на день, не слушает, безумная, не ведает, что творит.
4-го января. Сегодня
похоронили Сашу. Завершилось шествие на Голгофу. Пишу вечером во мраке,
измученный. Завтра попытаюсь изложить ход этого дня и предыдущих, которые столь
фантастически мрачны. «Ни один народ в мире этого бы не вытерпел, ни одно
правительство этого бы не допустило».
8-ое января. Нельзя
вести ежедневной записи. Слишком короток день, вечером ничтожна мала мигалка и
один я не бываю вовсе. Все в одной комнате толпятся... Кроме того, я после
похорон все время между пищами — лежу. Похороны отняли остатки сил. Сашенька
едва ли не потянул меня за собой, в свою мелкую и короткую могилку. Только
сегодня я почти восстановился в допохоронной мере, благодаря усиленной
__________
* Шевчик. Две поездки в Большой, Дом (англ.). Очевидно, намек на вызовы в Большой Дом (НКВД).
39
еде, рушащей остатки
запасов. За это время много произошло вещей: полностью
восстановилась карточка 1-ой категории. Это чудо. Нет времени даже записать эту эпопею. В ней есть действующие
лица фантастические: Екатерина
Максимовна Комарова и Николай Оттович Луперт зав. и инспектор 3-го участка Бюро заборн. книжек
Фрунзенск. района, оказавшиеся друзьями Эрмитажа. Благодаря им все и
вышло. Человеческое, сердечное отношение в
незнакомых людях. Я пригласил их «когда будет малейшая возможность». Они спасли нас.
Второе — это переезд
к нам дяди Жоржа. На второй день он вдруг совершенно
ослабел, теперь только лежит. Сейчас мама помчалась к нему одна, чтобы
вывозить знаменитый его запас продуктовый. Он долго не хотел. Положение с продуктами совершенно катастрофическое. После
упомянутых мною митингов и прорывов, обещанного к 1-му января «Санатория» для Ленинграда, воцарилась полная
недвижность: вот уже 8-ое, а в магазинах не только не было никаких
выдач, но за последнюю декаду прошлого
месяца следуемые масло, крупа, соль, спички — объявлены аннулированными. Наши
запасики кончились: съедены мука и мясо, полученные у спекулянтов. (Съедаются
остатки их сегодня и завтра). Тронуты
фонды дяди Жоржа, прижимаемые им изо всех сил. Что случилось? Что делать? Где мера народному бедствию?
Производим судорожные попытки купить что-то у спекулянтов. Все они
как-то крушатся.
Сегодня
ночью, в пол. 4-го, явился Толя, через два часа должен лететь в Москву внезапно. Таким образом рушилась начатая нами
совместно с ним дикая история по освещению
Дома Ученых аккумуляторами за отоваривание. Все было на мази и дало уже вчера
нам по дополнительному обеду. Да, я прошел наконец в ЛДУ с оборонной вырезкой и
блаженствую. Толя сказал: кто имеет эти обеды, конечно голода не знал за
все время, как я и многие. На фоне всеобщей
пустоты ЛДУ пока странно снабжается, кажется заграничными штучками. В столовой
Арктического института вчера готовили без соли. Все говорит за то, что последние
дни город совершенно и вообще не снабжается. Лишь хлеб хорош. Не снизят ли
норму? Никто ничего не понимает. Говорят, что немцы так бомбят путь по Ладожскому озеру, что даже ничтожный кусок (30
км), который нужно везти на
автомобилях: непроходим. Строят где-то обходную ветвь (?). Смертность
огромна. Эти цифры, эти слова я понял только из Сашиных похорон, когда собственными глазами видел караваны санок с покойниками
в гробах, в ящиках, просто в мешках, влекомых сквозь метель к кладбищу. Мы шли
среди них со своими санями, когда я видел навал мертвых, голых тел на лестнице
и чердаке Сашиного госпиталя. Эти не настоящими
казались, столь малы были, мумифицированы голодом, желты. Вынося занесенного
вглубь Сашу, мы их тяжело расталкивали, отваливали, чтобы пройти, в них до странности цепко
прихватывались сапоги. Когда видел
мертвых в ящиках и просто так, брошенных на кладбище, на подъездах к нему, на окрестных улицах, в снегу
чернеющих. Один почему-то сидел, растопырив ноги, на большом ящике,
завернут в пестренький половичек.
Когда-видел Сашин госпиталь (один из лучших недавно!) без
40
света, без воды, без
тепла, видел одну из уборных, засранную в навал, холодную.
Увидим ли конец всему
этому? Пишу лишь о десятой доле того, что видел и слышал. Город мертв, засыпан
снегом. Трамваев никаких, тока, кажется, нигде. Редко где в квартирах
подымается вода. Оживлены лишь барахолки. Хлеб 200 гр. — 230 р., 1/2 л. гарного
масла — 50 р. Дрова — несколько поленьев — 200 гр. хлеба или 40—50 руб. Плитка
шоколада — 130—150 р. Деньги ходят только потому, что в большом количестве мест
зарплата за 1-ю пол. декабря до сих пор не выплачена (Университет, Эрмитаж —
редкое исключение).
После элдеушки пошел
в булочную ставить фонарь. Показал. Ответ завтра утром. Неужели заплатят 4 кг. хлеба?
Потом возвращался домой в темноте с Покровки. Ничего, вынес. Значительно окреп,
благодаря Гале. В мое отсутствие был Толя, с аэродрома. Не спал всю ночь,
ничего не ел весь день. Съел две тарелки
супа и мой вчерашний хлеб. Мама совершила героический акт: одна на
санках привезла продуктовый фонд дяди Жоржа. Он для одного, приличен.
9-ое января. Сильный
мороз. Булочная с утра конечно провалилась. Сегодня провалится, или не
провалится мена муки и масла на часы Лонжин. Это будет к 5-ти.
Иду в Университет,
захватив «по дороге» фонарь, затем в Элдеу, где поставлю его директору. Вчера
получил в Эрмитаже 100 гр. хвойного витамина и 654 руб. по договорам, сполна за
Навои и Низами.
Сегодня в
Университете платят за первую половину декабря. Понесу также Марианнины счета.
«Вечер фиасков» — вот как можно назвать этот вечер. Провалилась Сашина
компенсация в У-те за отпуск, оплата счетов по похоронам. Дома: не пришли
меняльщики продуктов на часы. Уныние не замедлило воцариться в обеих семьях. В
Элдеу, где поставил фонарь, обещали сегодня выдать сахарную норму.
Слухи: немцы
подбросили из-под Москвы подкрепления и наши дела стали. Вечером в У-те получил
120 р. за две недели.
10-ое января. Мороз
крепчает. Сегодня с утра известие — нормы в этой декаде значительно снижены. Пусть
снижены, но хотя бы выдавали. Ведь 10-е число, а выдачи никакой так и не было.
Полагаю, что мы вступили в самый черный период осадной жизни. Какая-то аналогия
первой декаде декабря, но с той разницей, что сейчас у нас нет запасов. Их
можно считать к сегодняшнему дню фактически поглощенными. Считаю, что наступило
наконец действительно критическое положение, исход
которого для нас предвидеть нельзя, опасность наступления которого, казалось,
была предотвращена ходом общих событий в конце декабря. Маша сегодня первый раз
просила хлебца со слезами. Сейчас привезли колбасу. Галя помчалась. Надежды
теперь боишься как физической боли. Утром уже успел рухнуть поход мамин и Люсин
за новогодним вином.
11, 12 и 13 января. С
этой колбасой, которую, вся избитая и истерзанная дракою в очереди, выхватила
Галя, начался как будто бы цикл везения. Все эти дни я дома. Хожу только в Дом
Уч. обедать. Кормят хорошо. Получил там 250 гр. сахару. 11-го явились любители
Галиного Лонжина
41
и дали мне 10 кило
муки и 5 кило дивного говяжьего жира. Так в минуту глубокой безнадежности возникает спасение. Это наше спасение на 2—3 месяца. Мы спасены, все перевернулось. Даже если
они не принесут ничего больше
бабушке и придется с ней поделиться, то и то 1—1,5 месяца обеспечены,* и
неужели же за это время ничего не изменится?
Бедствия
и смерть обволокли все улицы и кварталы осажденного города. Теперь почти нет нигде воды, ошалело бегают жители с
ведрами. У нас вода есть. Все эти дни стоят
морозы 25—30°. Почему бедствия стихийные сочетаются обычно с бедствиями общественными? Дядя Жорж очень слаб, невразумителен. Речь чуть ли не параличная. На
следующий день достали еще 1 кг муки (старый заказ, 500 руб.), но теперь
конечно продали пол. килогр. хилой конколбасы
(225 р. за кило). Какой был пир в вечер получения продуктов — блины на
сале! Какая радость, какое ни с чем несравнимое чувство спасения. А каша —
варенная мука с жиром...
Вчера, когда я шел в
ДУ, из подъезда рядом с моим выскочила Щербачева:
в подъезд красноармейцы стащили рухнувшего на улице старого и совершенно
обветшавшего за последние месяцы Голованя. Он там, на подъезде, видно помирал.
Но я не пошел, а пошел обедать. Путь к обеду и
обратно исчерпывает весь лишний запасик сил — дневной запасик мой. Головань тоже шел обедать и его запасика не
хватило. Ночью и под утро гремела
отдаленная, мощная канонада. На фронте нашем все еще недвижно. В этот же день интервью тов. Попкова о
продовольственном положении Ленинграда.
«Самые тяжелые дни позади. С каждым днем будет улучшение», «Скоро город вздохнет полной грудью».
14, 15, 16, 17, 18-го января. 16-го, около часу дня, скончался у нас на мамином диване
Дядя Жорж. В предыдущие дни силы оставляли его с каждым часом. 15-го вечером
(он спал почти весь день), разбуженный к вечернему чаю, он сказал слабеющим
языком «мне ничего не надо, я умираю».
Когда стали возражать ему, он в ответ: «нет, я умираю, серьезно, серьезно, серьезнейшим образом». Он повторил это
несколько раз. Утром он, уже без слов, обнял маму. Немного постонал,
впал в агонию, не приходя в себя, тихо
перестал дышать.
После него осталось
много ценных, замечательных вещей. Продукты он привез сам за несколько дней до
смерти. За остатками мы съездили с мамой. Их не много, но все же это
чрезвычайно существенно, тем более, что
половину муко-жировой часовой операции приходится отдать в тот дом.
Любители часов больше не появились и вряд ли появятся. Все вещи и ценности Дяди
Жоржа должны были достаться его даровитой внебрачной дочке Гале — студентке
какого-то ВТУЗа, но Галю недавно разорвало
снарядом вместе с несколькими другими студентами и домиком, в котором они все вместе размещались на окопных
работах в Тайцах. Так странною тропою судьбы пришли вещи к нам. Эти дни
идет тягостное волнующее извлечение (спасение
от бесхозности) некоторых вещей с Фонтанки,
родных, с древнейших времен знакомых предметов, утверждение
__________
* приписано позже: как выяснилось
впоследствии — переоценка.
42
жены в правах
наследства и т.п. Если последнее не удастся, то добрая половина всего (а мебель — почти вся) погибнет бесхозно. Третью ночь просыпаюсь в 5 ч. и не сплю. Хоронить будем дядю
Жоржа нововведенным способом: акт о
смерти и с дворником на санках без гроба на ул. Марата, где покойников «печатная сажень». Их свозят туда
отовсюду и затем транспортами в
братскую могилу на Охте. Сколько теперь умирает в сутки? К большому жнецу —
голоду, присоединяются мрак и холод. Мрак разрушает дух и отсюда совсем
уже легко. К ним присоединился теперь новый бич — пожары. Много гигантских пожаров
(буржуйки, лучины, отсутствие воды,
хилость). Пятые сутки безудержно пылает семиэтажный, хорошо известный домина на Мытне. Выгорела
половина Гостинного. Все живут
попковским интервью, в той мере, в которой оно может заменить пищу. Верят. Хлеб
стал неизмеримо лучшего качества. Всюду слухи об эшелонах, но в лавках плохо, нет жиров — это главное. Чувствуется, что
помощь подошла к холодеющему городу близко. Когда же наконец? Мы лично обеспечены на месяц, не менее. Неужели этот
кошмар не пройдет еще за месяц? Очень
помогает обед в ЛДУ, но конечно, настоящая причина того, что я лично,
например, жив — домашняя еда, устроенная Галей. Она, Галя, несомненно спасла
мне жизнь. Если бы не она, то я бы вероятнее всего последовал за Сашей. Все еще
не хожу в Эрмитаж и в Университет. Получил
разрешение от соответствующих начальств. Теперь у меня почти пропала
слабость в ногах. Правда, опыт показывает, что стоит затратить немного энергии
и тонкая пленочка квази-здоровья и силенки
сдергивается бесследно и несколько дней нужно, чтобы восстановить роковое
нарушение равновесия. Мама всех поражает своей энергией, гигантской
работой, силой. Это поразительная натура. Всю самую тяжелую, противную грязную
работу по дому делает мама. И строго на двухстах
гр. и почти без добавочного пайка, который у нас с Машуткой. Ничего не
достается старушке экстра. Галя не дает ни ей, ни себе, конечно...
19-ое
января. Сильный мороз второй день.
Целый поток верно выматывающих дел: похороны дяди Жоржа, перерегистрация карточек, какая-то
справка для ЛДУ об оборонном значении моей работы (это для половинной вырезки!) в Эрмитаже, развертывание
юридических дел в связи с наследством,
дрова, зарплата в ЛГУ, выдачи, карточки и т.д. и т.д. Все это так трудно. Вся нервная и физическая энергия тонет,
беспомощно барахтаясь, в этой мутной жиже, вместо того, чтобы отдыхать в
теплом пищевом домашнем блаженстве.
Для
похорон Дяди Жоржа нужно было составить акт в нашем ЖАКТ-е, резиденции участкового милиционера.
Началось с препоны: сдать карточки. Я говорю: у меня их нет. — Достаньте. — Не
могу я заниматься розысками. Совсем было я ушел в тоске. Вдруг: «Давайте паспорт!». И тут же
составляют акт
для братского погребения через пункт на Марата 86. Вот текст этого документа: «Акт. 1942 г. января 19 дня, я уполномоченный 25 отделения сержант милиции Яковлев с гр-ом Болдыревым составили в том, что в кв. 37 дом 28 по Загородному просп. в комнате лежит труп гр-на Соломин Георгий Константинович, 1865г., Орловской обл. Дубровский р-н, дер.
Чекрян.
43
Он 17 янв. 42 г. умер. При осмотре признаков
насильственной смерти не обнаружено.
Труп направляется в морг на ул. Марата 86 для похоронения.
Учуполномоченный 25 отд. сержант
милиции Яковлев
А.Н. Болдырев»
(все писано не отходя
от сержантского стола в ЖАКТ-е).
20-е января. Самая
низкая температура за всю зиму — по нашему Реомюру
-21°. С утра совершилось: 1) дворник Иван Егорович отвез бедного Дядю
Жоржа в морг на Марата. Свидетельство о смерти будет выдано только не раньше,
чем через десять дней. Дяди Жоржиных денег осталось
1000 руб. (dahdolarho, hazorfmmark, panctilloji niqolaj)*
2) Перерегистрированы Галины
и Машины карточки; 3) Достигнута договоренность
с дровоносами на половинной вырезке; 4) Прибыли любители часов, обещая принести за обручальное Сашино кольцо 5 кг
черной муки. Галины часы в пересчете на спекулятивные цены они оплатили
12000 руб., ибо вчера за 1 кг муки просили 750 р., 1 кг жиру — 1100 р. Сейчас
иду в Эрмитаж по мощному морозу.
Вечер
вышел насыщенным. В Эрмитаже получил неожиданно зарплату за 1-ю пол. января, затем совершенно странно — 600 гр. (!)
сахару, в ЛДУ поллитра прекрасного портвейна
и обещание еще за жужжалку, которую я уже забрал от Васи. Однако вечером
повестка из военкомата.
21-е января. Такой
же мороз. Чуть-чуть не угодил в школу младших лейтенантов, в селе Рыбацком.
Спасло письмо Орбели в Горвоенкомат, где
сказали: «Дело идет об исправлении ошибки Фрунзенского Райвоенкомата».
Эта история заняла день, — с 9 ч. утра (час явки) до 7 ч. 30 мин. вечера, когда
я совершенно истомленный вернулся. Тов. Аверин, к которому нас вызывали, явился
только в пол. 11-го, как ни в чем не бывало. Его помощник, пришедший ранее, все
жаловался на незнание оформления порядка призываемых. Забривали всех. Через две
минуты разговора выяснилось, что надо идти
на медкомиссию, Чернышев пер. 11. Значит два часа ожидания зря. Там
холод, дым, проформа. Хирург: «Где это вы так умудрились похудеть, товарищ
профессор?». Годен. Обратно на Воронежскую.
Там автоматический забрив, но выписка о производстве в профессора путает ему карты. Выписка подвергнута
сомнению, срок до 5 ч. вечера, представить более веские доказательства.
А нет — с утра в Рыбацкое. Подкрепительный обед дома и марш в Эрмитаж.
Составление бумаги в Горвоенкомат. Марш туда, (это на Английском просп!). Район
мощно обстреливается как раз. Там все очень быстро и марш на Воронежскую. Затем
домой, домой, в тепло, к еде...
22-е января. Мороз немного меньше. С утра
поход на квартиру Дяди Жоржа. Опять тяжелые
по впечатлению извлечения. Пальто, костюмы, видимо разграблены из ларя и
шкафа в коридоре кем-то заранее. Затем ЛДУ. Там Саша Крысов — милейший
кладовщик и студент торгового института,
выдает мне литр того же портвейна. Жужжалка ранее вручена Никитичу.
Жужжалка плохая, но Вася доволен, получив 70 руб. и 0,25
__________
* Десять долларов, тысяча финских
марок, пять николаевских золотых (тадж.-перс.).
44
портвейна.
День — хлебно-прибавочного психоза: десятки людей уверяют, что передавалось о прибавке по радио.
Это как перед первой прибавкой — человек, видевший (van: работающий в типографии, где их
печатают), новые карточки с
измененной нормой. Говорят также со слов достовернейших людей о митингах на службах, где поздравляло начальство. Вернее
эти разговоры эрупсировались дня 3—4 тому назад, достигли кульминации вчера — сегодня с утра толпы людей кинулись в
булочные, многие выдержали день
накануне без хлеба... Сегодня это все еще пылает, несколько схлынув.
Жажда хлеба — жажда жизни. Люди на пределе. Любители часов не пришли опять и
дележ на носу. Расход муки и жира был очень велик. Наши ресурсы опять на
нисходящей. Дяди Жоржиных припасов было
всего около 6,5 кг. По выдаче продуктов до сего числа — январь худший
месяц. Внес 100 р. в ЛДУ, оформлен.
23 января. Мороз,
вьюга. Сегодня весь день дома. У мамы болит бок, небольшой
жар, хотя к вечеру температура нормальная. Свалится или выгребет ее железная природа? У Гали после обеда припадок сердечный, слабость,
пульс 50. Пошел к 5-ти в ЛДУ, где пообедал в 20 минут (!) прелестной пшенкой. Вернулся и застал дома следы
нового, безобразнейшего, дикого
скандала. Причина — дивный туалетный прибор Дяди Жоржа, запертый Галей
по моей просьбе в ее шкаф без уведомления. Нелепые слова мамины: «раздам знакомым» (как иногда она невпопад, обидно...), да
еще в «худшем варианте», т.е. при теще выпустила всех фурий. При Маше. В этом
голодном, отчаянном мраке — дом, уют, тепло душевное прежде всего, суть
единственный свет, ничтожный в огромности мрака, как коптилочка, при которой
пишу сейчас, но единственный, дающий волю к
жизни, к великому — «Выжить»! Эта распря губит, отнимает все, душит этот
огонечек. Какое страдание, какая галера. С тоской думаю о завтрашнем дне. Я должен уйти с утра, продолжать
тяжкое дело в комнате Дяди Жоржа.
Оставлю их одних. Мама уйдет в холодную комнату. Опять будут схватки? Как много в Маше плохого явно
отложено этим уже. Какие семена...
Горе, горе.
Сегодня пятница. С
понедельника или вторника думаю возобновить Эрмитаж. Я конечно очень окреп и
могу ходить теперь, это показал военкоматовский
день. До нового срыва? Если бы хлеба прибавили, я бы совсем был вне
кандидатского круга в голодную могилку теперь, совсем.
Единственно, что
подтягивает к нему обратно — распря. Рак семьи моей (cancer
familiae mea). Трещина в целой
жизни. Моей и ребенка, матери его.
Проклятие на старости мамы. Бедствие. Морозы. Мрак. Голод. Смерть.
Пожары. Нет воды почти нигде. У нас же в ванне бежит с перерывами, чем дальше, тем большими. Будет ли хлеб? Хватит ли дров? Выживем
ли? На толкучке, где достаем хлеб за папиросы иногда, свечи и гарное масло, вывешен плакат: — за продажу и
обмен с рук — под суд по законам
военного времени. Чувствую, что завтра будет хлебоприбавка...
24-го января. По
нашему термометру — -24,5°. Я, кажется, никогда не видел такого падения температуры. Говорят — с ветром. Сегодня прибавка хлеба — служащим по 100 гр. всем
остальным по 50. Эта мышь, рожденная горой (вероятно за счет вымерших) все же
чрезвычайна важна.
45
Очень. Я плохо спал
часов с 6-ти. В этом полусне, как всегда, рождались идеи на день. Одна из них,
затаенная ото всех, заключается в том, что в
неоткрывшемся тяжелом кожаном чемодане, перетащенном уже в комнату Лизы, содержится основной фонд Иришиной новины.
Все остальное было лишь вытащенное на
текущий расход. Доказательства: 1) отсутствие среди вытащенного толокна,
муки, нестли и ржи, о которых точно упоминал Дядя Жорж. 2) Фрагментарность
всего вытащенного, всех ингредиентов. 3) Несообразность всего количества с
«новинночн.» определением всех запасов. 4) Необъяснимость другим набивки
чемодана. 5) Его приватное подкроватное
место. 6) Характерность для Дяди Жоржа такого поступка, как разбивка
всех запасов на две части — оперативную и запасную. Посмотрим, к чему приведет
домысел полусна (см. ниже запись от 27 янв.).*
Обычно он плохо оправдывается. Распорядок дня (пишу утром, после кофе):
сберкасса, юрконсультация, марш к Лизе, марш в ЛДУ. Сегодня .утром моя родная,
героическая, обливаясь слезами, подошла к Гале, попросила у нее прощения за
вчерашнее, говорила, что конечно все, все отдаст ей и что ссора нас погубит,
что ссор не надо. Я перед этим корил ее много за скверные, злые слова — «раздам
знакомым», открывшим, по сути, ссору. Галя
сидела бесчувственная, не пошевелилась. Когда мама вышла, пустила
несколько ядовитостей. Пусть. Только бы пережить все. Потом жизнь будет
перестроена. Но такой поступок, как мамин
сегодняшний, не забудется никогда.
В
ЛДУ румор** о наших победах: взяты Невель, В.Луки, Холм. Отсюда уже ждать спасение? Сберкасса дала 25 р.,
вместо 200, а чемодан открыть не удалось, придется везти его домой. Была Анна Димитриевна*** — она
хочет наследовать!!!
25-ое января. Мороз чуть меньше, главное — меньше ветер. Сегодня и вчера мы целиком вошли в полосу нового бедствия:
бедствие безводия. Воды нет во всем городе. Говорят, нет топлива на
водокачке. Проруби в Неве, речках и каналах,
бесконечные вереницы везущих и несущих ведра и все виды сосудов. Заводы стоят.
Пожары не тушатся, дома пылают, как свечи.
ЛДУ сготовил обед на воде из Невы. Это самое страшное бедствие из всех
бывших. Не работает почта, попробую сходить за газетой сам. Письма не разбираются. АТС-ы не работают. Радио в
квартирах не работает.
После
хорошего мясного обеда в ЛДУ, возвращался при ослепительной морозной луне: на Чернышеве, между Садовой и Аркой, посреди
улицы лежал человек ничком. Видно, недавно упал. Никто не останавливался. Такое
я еще не видал. Уже к вечеру хлеба не хватало. Грозный признак. Купили хлопкового масла — 600 р. литр. Считается
дешево.
26-ое января. Мороз спадает — минус 16°. Сегодня с утра хлеба нет. Булочные закрыты. Почему не организуют раздачу
мукой? Немцы, учуяв беззащитность от огня, учинили с утра жестокий обстрел
(когда темнеет, видны вообще во многих местах зарева). Сегодня
программа: 1) домхоз,
__________
* Приписано внизу страницы позже.
** слух (англ.).
*** Анна Дмитриевна — родственница Г. Соломина.
46
2) дворник, 3) почта,
4) юрисконсульт, 5) Эрмитаж — сдача стандартной справки, 6) ЛДУ, 7) Лиза —
ведра и чемодан. Ох, многовато...
Хлеб
Марианна получила на Выборгской, к вечеру, плохой и тяжелый. Дела завершились
по плану. Из примечательного: на почте пытался получить газеты, которых нет с 20-го числа. Оказывается, они не выходят
вовсе. Так как радио почти не действует, то
мы совершенно как бы закупорены, ничего не известно. В ЛДУ хороший обед с гусем, без хлеба. Чемодан и
ведро привез с натугой на лизиных саночках, выбился из сил порядочно. Закрывая
дверь в комнату Дяди Жоржа, погнул
французский ключ. Сдал в Эрмитаже стандартную справку.
27-ое
января. Опять минус 22° по-нашему.
Теперь вступили в столь тяжелую пору, что запись приходится вести кратко — аварийно, как
последние страницы дневников погибших полярных исследователей: сегодня нет воды и нет
хлеба. Добирали последние
остатки из ванны. Марианна ушла в 10 ч. утра на Выборгскую и к 3-м вернулась без хлеба. Они с Галей пойдут скоро
дежурить на вечер к ближайшим булочным. Сегодня я встал только в 1 ч.
Сильная слабость. Первый раз припухло лицо.
В постели пал духом, нечто вроде истерики: т.е. просто ревел слегка,
потом покурил трубку, оправился. Меня морально подорвало прекращение воды. Сейчас, после обеда, выкурил последнюю
четверть трубки. Осталась одна
папироса (именно «полярная»!). Весь день идет обстрел, сильный. В чемодане оказались знаменитое зеленое
пальто, ношеный костюмчик, фетровая
шляпа, портьеры бархатные. Никаких продуктов. Сегодня на улицах многие слышали гудки паровозов — отсюда надежда на
то, что восстановилось сообщение по
Московск. жел. дор. Телефон, говорят, сегодня работал. Сейчас надо бороться: доставить хлеб и воду, а именно
сегодня я ослаб совсем. Первый раз
это было после Сашиных похорон, потом прошло. Надо бороться за жизнь, просто
за элементарную жизнь. В магазинах никаких выдач нет, даже те, что объявлены. Надо достать воду. Где? В Фонтанке все
же она поганая. Неужели наступили
последние наши дни? Закуриваю последнюю папиросу. У Гали есть еще
коробка «Пальмиры», но это обменный фонд.
29-ое января. Сегодня
несколько разжались три щупальцы осадного спрута. 1) морозная, м.б. самая
страшная (вчера опять зажаривало более 30" по С), а сегодня — густейший
снег и поднялось по нашему градуснику до минус десяти. 2) Хлебная — как вчера
выдавали муку вместо хлеба — 65%, хорошую, (в хлебных очередях люди стояли по
2—3 ч. безрезультатно, к вечеру привезли муку) и 3) Водяная — т.к. в доме 19,
напротив, открылся кран, где пока дают воду. Галя в 1/2 часа вернулась с двумя
ведрами. Сегодня мне значительно лучше, но вчера было, откровенно сказать,
просто неважно. Несколько сот грамм крупы и муки, 3 ложки рыбьего жира и
единственная банка шпрот, влитые в меня в аварийном порядке Галей, видимо,
спасли положение. Роковая черта, через которую перешагнул Саша! Она подсасывает
к себе, как течение под устои моста. Чуть зазеваешься и огромных усилий
требуется, чтобы выгрести. Haarstraubend.*
__________
*Ужасно, волосы встают дыбом (от ужаса)
(нем.).
47
Теперь буду ходить,
дозируя дистанции и усилия. Начат ряд мер к попаданию
в Асторию, в частности — первый шаг: высланы Марианна в Университет и
мама в Эрмитаж. Вчера всю ночь, весь день затем, и на сегодня всю ночь гремит какая то сильная канонада. Что-то где-то
делается. Носятся странные слухи.
Часть ю£ них — о решительных наших успехах, о грудах
продовольствия и т.п. в плане «город-санаторий». Галя вчера видела газету того же дня на заборе, где лишь
сообщается о взятии пункта на магистрали Ржев—В.Луки. Что делается во
всем мире? Конечно, мы замурованы. Сейчас свалилась в ящик газета от 24-го, где
наши победы, где взятие Холма, Селижарова, Торопца и т.д. одним словом, великий
осташковский прорыв.
В эти дни меня крайне
радует и утешает Маша: она взрослеет, она толковая, догадливая, все стремится
помочь и действительно помогает. Только общее настроение и разговоры и,
конечно, этот проклятый наш домашний кансер, который несмотря ни на что
свирепствует (но теперь явен, явен
агрессор!) — все это вывихивает ей нервы и порождает повышенную
плаксивость и легкость каприза. Кончил читать Пристли с огромным сожалением.
Это была та книга, которую я хотел.
30-ое января. Разжались
щупальцы мороза, бесхлебья и безводья на сегодняшний день. Готовы вместо них нахлестнуться
новые щупальцы бездровья и голода.
Сегодня минус 8° по
нашему градуснику. Хлеба достала героическая Марианна: она стояла с И ч. вечера
до 4 ч. утра. По закрывающимся булочным
разъезжал на легковой машин человек, называющий себя членом Ленсовета
Мартыновым и открывал булочные, заставляя торговать всю ночь, устанавливал очереди, обнадеживал людей. Однако карточки мы получим только не ранее 1-го. Значит 1-го, а может
быть и 2-го мы сидим без хлеба. Воды оказалось много и близко. Галя и мама
легко притащили на 2 дня. Дрова
жактовские кончились, может быть получим еще вязанку, в лучшем случае —
две. Вместе с тем, что у нас есть, хватит числа до 15—20 февраля.
Щупальцы
голода — январские самые большие. Нету выдач. Доедается остаток Галиных часов — вот тебе и спасение на два месяца!
Хватило, значит, на 20 дней. Что дальше?
Должна же давать что-нибудь лавка. Это месяц Надежд, Обещаний и Горьких
Разочарований. Бэдлам с хлебом, отсутствие выдач нормальных до сих пор и это
лучший месяц Большого Жнеца в осажденном
Ленинграде.
Марианна, простояв 4
часа, получила мне на дом обед в ДУ на два дня.
31-го января 1942 г. Минус 8. Канонада все время. Волнения,
отбросившие укреплявшееся здоровьишко сильно назад. Все шло прилично последние дни, но утром сегодня — небывалый,
сокрушающий, позорный прорыв всей
Галиной огромной, поистине страшной (в себе ли она? истерия?), ненависти. В конце концов, я понял, что рушится все и сказал ей: «Разойдемся, мы чужие». Это, значит,
свершилось. Дико, позорно, не
48
так, как должно было
быть, нелепо, не вовремя, невыполнимо, наконец. Мы остались все друг с другом,
на тех же диванах. Значит, будем так жить дальше. Только бы выжить всем, вот о
чем надо думать, и только. Что за жизнь это будет? Эти события срезали
радикально нашу сопротивляемость, вот пока
единственное следствие мучительного дня. Я считаю, что февраль — это месяц, в котором будет разыгран
последний тур осадной игры в нашу жизнь. Если ничего не изменится по
существу, то первая половина — середина марта будет временем гибели нашей.
Сегодня и два
радостных известия: взятие Лозовой (гигантский, принципиальный успех) и
дополнительные выдачи за январь в размере карточного номинала. Если
осуществится получение в руки этих вещей, то вот мы недели на две выплыли
снова.
Жду ответа о
стационаре Астория — мама была 29-го у директора. Я легендарно худ. От этого
трудно лежать. Ноги путаются. Качает. Несмотря на лежание и питание, силенки не
прибывают почти. Ноги чужие. В покое общее состояние вполне прилично, но знаешь
наверное, что эта легкая пленочка приличия рвется маломальским усилием,
напряжением, как паутина трактором. И тогда — засасывает под черту. Вот и
возникает: опасение усилия. Лишь дрова колю
немножко. Когда же, когда избавление?! Завтра сидим без хлеба, так как
запаздывают в Эрмитаже карточки. Денег не платят нигде. Покойников возят
последние дни по два-три трупа на саночках. Сдал все ключи от Дяди Жоржиной
комнаты. К праху все вещи вообще!
Одновременно нудная, третий день уже бредовая книжная история с Васей.
1-го февраля. С
морозом и водой прилично: минус 10°, воду носят из дома напротив. А для мытья
мама поставляет все эти дни снег со двора. Сегодня получили из лавки 2 кг
ржаной муки. Вечером, может быть, будут конфеты, или даже сахар. Зато сидим без
хлеба: в городе происходит какая-то ерунда с новыми карточками, почему-то их
нигде не выдают. Тяжкое состояние быть без хлеба при булочных, почти без
покупателей, но набитых хлебом. А завтра, конечно, многочасовые очереди. Отдали
сегодня «на примерку» мои ручные часы (ох, тяжко расставаться!), и Галины
замшевые туфли. Возможны в ответ — льняное масло, конина и еще что-нибудь. Заключил пакт с шофером о привозе
с Охты дров (пополам), на нашу долю 1,5 м3. Очень мало шансов
на успех. Есть обещание на 1 кг овса за 400 руб. Если сегодня не будет хлеба и
завтра получим на 3 дня, то можно будет выделить какую-то часть на какую-нибудь
менку. Как все это отвратительно надоело. Только бы повезло с часами. К таким
старым обжитым предметам у меня настоящий пиэтет. Сегодня бегал часа полтора по
улице — на почту, где достал газету от 29-го, по двору и т.п. Дивно незаметно
прошло время, которое обычно, когда я валяюсь, течет в мучительном ожидании
готовящегося под носом обеда. Отлично взбодрился. Конечно, довольно валяться,
надо выходить, пора. Это единственное
средство бороться с изматывающим гладным терзанием. Только опять не
переусердствовать! Однако теперь неудобно вылезать после маминого похода к
Директору! Глупенькое положение, если это затянется. Пусть — либо стационар,
либо буду ходить в команду,
49
понемножку. Шофер мне
дал на пару заверток махорки — а я уже почти отвык. Однако курил с
наслаждением. В семейных отношениях — как будто бы ничего не произошло вчера.
Тихо. Чем кончится все это? Галя ушла по дровяным, карточным делам, и за ученым
обедом, который, вероятно, не получит. Вчера
мама принесла мне кусок шоколадной конфеты, который я съел тайно, один,
с неистовым звериным наслаждением.
Известий из внешнего
мира сегодня не долетало никаких.
2-ое февраля. -9°. (Счастье — погода дивная!). На
Лештуковом открыты два сильных
крана среди улицы. Дело с хлебом и водой налаживается. Налаживается и силенка — дошел до Литейного просп. против Бассейной ул.
и получил перс, пенсию 216 руб. по доверенности, от 17 янв. Однако все же заметно хуже, чем до коллапса от 27 янв.
Получен 1 кг овса за 400 руб. Галя
пошла решать участь моих часов и ее туфель. Дровяная комбинация расклеивается
за неявкой сторон. ЖАКТ же отказал сегодня в дровах вообще. Наличности, вместе с 3-го сорта мебелью и
домашним барахлом, хватит до числа 15-го февр. Есть обещание на 750 гр.
мяса за 350 руб. Выдачи за январь
продолжены до особого распоряжения. Не собираются ли подкормить?
Вечер. Часики пока остались. Туфли пошли за 2 кг крупы.
3-е февраля. -12°. Неужели опять зажмет холод? Сегодня
в сводке отдали Феодосию.
Опять нет хлеба. Почему не подвозят вовремя, мерзавцы? Был в морге на Марата за дяди Жоржиным свидетельством. Хотя в свое
время обещали через 10 дней, т.е. 1-го
февр., сегодня отложили еще на 10 дней. Видел воочию съезд покойников на салазках. Он велик. Исчерпался Васе-му-ринский конфликт по поводу книг миролюбиво, чему в
значительной мере способствовал я,
главным образом, конечно, вручением Карповым весового эквивалента серебр. ложек из дяди Жоржиного
сундучка (это произошло вчера).
Стационара все нет,
положение глупое, ибо я оправился весьма и мог бы, вероятно, посещать команду,
в меру, конечно. Денег в ЛГУ за втор, пол.
декабря все еще нет. Получили сегодня сахарный песок за весь месяц! По 300 гр. Дивное ощущение сладкого после долгого
поста прямо пьянит.
Считаю, что весной
будет генеральное совместное германо-японское движение на нас. Немцы могут
достать до нашего укрепившегося тыла на востоке (о нем в речи Стаффорда Крипса
в Лен. Правде от 30-го янв.) только таким образом. Мы и союзники пользуемся
каждым днем зимы, которой немцы и японцы одинаково парализованы. В последнее
время распространяется мнение, что Ленинград будет все же взят. Не думаю. Но
бедствия предстоят великие и многие. Последние два дня усиленно тянет к работе
(настолько окреп я), но нет книг, текстов.
4-ое февраля. -10°, но очень холодный ветер. Нашел
выполнимую тему: заметку для Изв. АН о
«втором перфекте». Это можно легко сделать, оставив
белое место при ссылке на грамматики Phillot'a и Мирзы Джафара.*
__________
* Статья А.Н. Болдырева «Перфект II
в новоперсидском литературном языке» была опубликована
в Известиях АН СССР, Отделение языка и литературы в 1946 г., т. 5, вып. 6, с.
490-496.
50
Сегодня с утра
приступил к выполнению дровяного плана. Отправился к А.А. Франковскому дабы
через него получить информацию о дровяном вопросе в Союзе Писателей. Открывшая
дверь домработница сообщила, что он в субботу пошел обедать в Дом Писателей,
после обеда почувствовал себя плохо и был отправлен в больницу. Выживет ли? Он
был в этом уверен и так твердо ждал ближайшего улучшения. Он с самого начала
голодовки жил только хлебом утром и вечером, и писательским обедом посредине...
Затем беседовал с Тенкролом. Есть шанс, что состоится эвакуация их знакомых
каких-то, которые будут продавать свой небольшой запасик дров. Завтра иду в
Эрмитаж, Дом Ученых и м.б. Дом Писателей. Все говорят об эвакуации. Расчитывать
на нее или нет? Во всяком случае сейчас с Машей, в холоде, при слабости сил,
без продуктов и без денег почти — отъезд, думаю, смерти подобен. На рынке, где
вывешенный запретительный плакат остался мертвой буквой, внезапно роль
всеобщего обменного продукта взял на себя табак во всех видах, вытеснив с этой
роли хлеб. Хлеба много, за табак можно достать все. Понятно, его скоро не будет
совсем. Город докуривает свои последние крошки. Говорят, январские нормы будут
сполна выданы всем. Однако сахарная карточка отоварена меньше, чем наполовину,
а масляная, как и за декабрь, осталась бумагой.
5-е февраля. -14°. Мама, в 7 ч. встав,
получила соль моментально, по 400 гр. на карточку. В магазине гигантская свалка
за ожидаемые мясо и масло.
С утра отправился в
Эрмитаж. Там организован с 1-го стационар. Так как меня туда не пригласили и
судя по некоторым другим признакам, мне м.б. все же где-то в директорских
недрах вызревает другой стационар, более совершенный. Посмотрим. В Эрмитажном
кормят очень вкусно, но мало. Там же мне предложили эвакуацию: поезд до Ладоги,
машина через нее — час пути, опять поезд. Ответ требовали тут же, и я отказался.
Страшит долгий путь с Машей, почти без денег и без продуктов. Запасов нет.
Неизвестность впереди, а здесь выдачи приняли реальный характер — сегодня
объявлены масло и кондитерские изделия по январским карточкам. Может быть,
скоро здесь будет лучше, чем где-либо. Говорят, наши уже под Псковом. Уехать
накануне избавления, вытерпев столько, было бы ужасно! В Эрмитаже мне сегодня
был вручен талон спец. учета до 1-го марта. Вернулся к обеду (14 ч.), очень
бодро и почти без надсады преодолев весь путь и мытарства. Вечером Галя
принесла полтора обеда из ЛДУ, которые я не успел получить. Дивная перловая
каша с куриным крошевом. Однако прогулка разыграла аппетиты и к вечеру был
уничтожен весь хлеб с мизерной порцией на завтра. Слух о прибавке с 10-го. Вот
только дрова, дрова! Сегодня был ослепительный солнечный день. С утра над
городом кружат наши серебряные птицы. Неужели уже скоро возобновятся бомбежки?
6-ое февраля. -15°.
Опять снижается?! Природа бессердечна. Сегодня с утра ворвалась Марианна,
принесла 400 гр. великолепного сливочного масла. Это экстра выдачи. Обещают еще
разные блага в таких количествах и качествах, которым трудно поверить. Неужели
начинается великое
51
кормление! Мама совершила одна героическую экспедицию за водой — ведро и большой кувшин на салазках.
Пошел
просить у Дуни возвращения Витькиного крупяного долга. Она выпучила глаза — оказывается, мальчишка
брал якобы для больной матери, а сожрали сами. Через некоторое время он, сам попавшись мне навстречу на кухне, радостно сообщил: «Все-таки отначил я от матери
шоколад, принесу!». Это шоколад, которым он хочет отдать крупу и который был
спрятан у матери. Я должен был огорчить его рассказом о нечаянном разглашении крупяной аферы. Он был видимо
потрясен и только повторял: «Зачем, зачем сказал ты ей, эх, голова!».
Теперь нет ни шоколада, ни крупы.
Мама сразу после воды
ушла за хлебом, что-то долго нет. Утром кусочки
хлеба, обмазанные маслом, так же пресные, специально спеченные лепешечки, сладкий кофе, все это после тарелки
густого крупяного супа...
Боже, какое
наслаждение, какая радость пищевого томления в опустошенном, вывернутом
естестве! После нашего обеда собираюсь в ЛДУ за обедами и в Эрмитаж за книгами
моими, которые страшно оставлять далее в пустой команде. Ведь это мои орудия
производства, сиречь хлеб наш, в случае
необходимости эвакуации, при которой согласия спрашивать не будут.
Таковая весьма возможна, конечно. Появился слух о том, что уже в Райсоветах
начат прием заявлений от желающих.
После нашего обеда
бодренько побежал в ЛДУ. Перед обедом опять неожиданно
раздирающая схватка дома... Когда это кончится?
В
ЛДУ звериная, отвратительная свалка доброй сотни ученых за получением пропусков. Истерики,
обмороки. Обоюдному безобразию нет предела. Мне удалось ввернуться в очередь вчерашних (у Гали
был занят 182 номер) и получить в полчаса, а затем сразу крупяной обед и мус.
Все отмечают
странный факт, что резкое улучшение магазинных выдач никак пока не отразилось на столовых. Потом
побежал в Эрмитаж, где в команде забрал с пуд книг — орудий производства. Приволок их
пребодро. Осталось еще два похода, не менее. Гибель таких людей, как Франковский, Саша — утрата невозвратимая. Дома застал слухи о сдачи Керчи, о
завтрашней прибавке по 100 гр. хлеба, о новых обещаниях выдач (напр., мука по декабрьским масляным карточкам), также
непроверенное известие о смерти Франковского
и Энгельгардта. Энгельгардт написал великолепное предисловие к «Большим надеждам» в первоклассном их
переводе. Умер также приятель Тоти —
талантливейший молодой художник: отправился с рюкзачком в стационар, пришел, лег и умер. Добыли 350 гр. дивного* сгущенного
молока для Маши (за 350 руб.!), 250 гр. риса по 600 руб.
__________
* Здесь внизу страницы обведенное чернилами маслянное пятно и
приписка: «Это гарное масло, которого куплено сегодня еще полбутылки»
52
кило. Движется — и
кажется более или менее наверняка — поллитра льняного масла за 300 руб. Все это
очень мило, но деньги решительно кончаются. В Университете еще не платили за
вторую половину декабря. Подлец Виктор прячется, не выходит из комнаты на зов
даже. Нет ни шоколада, ни крупы, ни перчаток!
Ужин наш: тарелка
супа, ученая двухдневная каша, деленная между мной и Машей с ничтожным
выделением маме и чуть большем — хозяйке, рациончик
хлеба, но с кусочком масла, два «пустотелых» ученых муса (ровно деленный)
и наконец — новый прилив блаженства — кофе, для «пробы» подбеленный новым
сгущенным молоком. Всего этого да вволюшку бы...
Все
время голова заполнена одним мучительным сомнением: брать ли уч. обед или сохранить карточку в доме?
Невозможно решить, поскольку неизвестно, продолжатся
ли выдачи. Также неразрешим тот вопрос, но в применении к стационару. Получены обратно часики мои. Пока они
пощажены. Завтра собираюсь зайти к
Моксу. Что, это тоже «напрасные надежды»? Вечером приобретены поллитра льняного масла, за 300 руб. Взрыв
хлебоприбавочного психоза «по радио».
7-ое февраля. Довольно холодно, ветер, -1Г.
Тихий день, никуда не ходил, за исключением Мучного переулка, дом 1*, в
неудачных поисках дров. Плохо и с деньгами. Загонять вещи, ложки — приобретать
продукты? Придержать? Эти вопросы нудно
сверлятся в голове. Университет — подлец, так за вторую половину декабря
и не заплатил. Мирный обед. Вчерашний радиопсихоз о прибавке хлеба конечно
обман. Теперь уже переносят на 10-ое. Теперь, когда хлеба больше и питаемся
лучше, хлеба этого катастрофически не хватает и непрестанный едкий глад сверлит
нутро. Часов в 16 открылась вдруг резкая и близкая канонада, приглушенно длится
уже часа полтора. Ясно сообразил, что неотражение общего улучшения на столовых
объясняется просто: стационары, внезапно открывшиеся как грибы. Они все
отсасывают. Там кормят очень отменно, но мало, и все стационарники между тремя своими приемами пищи корчатся от
голода. Мне велено звонить 9-го. Не нашим ли эрмитажным все кончится?
Пожалуй, не стоит. Шеф болен сильным ревматизмом. Читаю «Ким» Киплинга, Paul Clifford Бульвера и Simplicissimus Гриммельсхаузена одновременно.
8-е февраля. -9°,
но сильный ветер. Воскресенье. Сегодня тихий день дома. Изготовление свечей,
заготовка дров, диван и «Ким». Влачение блаженного, если бы не тревожные,
постоянные мысли о запасах, дровах, стационаре и т.п. времени — от еды до еды.
Еды усиленные, так как Гале кажется, что у меня опять плохой вид. Плохой — не
плохой, но вчера ноги опять почему-то отнимались слегка. Хлеба решительно не
хватает никому. Слухи о прибавке тают, то разгорячаясь, то потухая. Галя пошла
в ЛДУ за обедом вместо меня, по причине такого же плохого вида. Завтра в
магазине обещают мясо. Мяса не видели уже наши более месяца, мне перепадало в
ЛДУ, но и там давно не было. Столь же давно, (если не дольше), я не мылся.
Грязь тела, белья, головы неслыханные. Если не выйдет стационара, с
предварительным там мытьем, то 10-го помоюсь
__________
* Адрес B.C. Гарбузовой.
53
дома.
Следующее воскресенье — Сретенье. Значит, будут еще морозы. Расколол сегодня большую раму от картины, где изображена
дедушкина могила. Неужели это начало
истребления великого домашних вещей? Дров осталось на недельку. Но ведь,
если только валяться дома, дрова сами не придут. Но куда податься? Какая тоска,
осадная... Ведь нельзя же так жить. Так можно продержаться (уже почти
полгода!!!), но жить — нет, нельзя. Help,
help!*
Галя
вернулась из ЛДУ, затратив на доставание обеда три с половиной часа! Там форменный бордель. Котлет на дом не дали, супа не
долили и еще украли талонов на 50 гр. мяса. Да еще очередь на 2 часа! Великий развал разъедает наше скудное снабжение.
Вечером
после сравнительно по этим временам хорошего ужина, пробудился отчаянный голод. Мы с Галей
не выдержали, хищно растерзали хлеб,
оставленный на утро. Это был праздник.
9-ое февраля. -7°, мягкий день, горы чистейшего
снега завалили начавшие
заполнять дворы и даже улицы огромные шоколадные наплывы, которые выносят из квартир, лишенных
уборных. В квартирах значительно потеплело
и сразу другое мироощущение. Хлеб был получен с утра без огромной очереди. Завтрак вышел отличный, почти
сытный. После обеда докурена последняя щепотка того Дяди Жоржиного табачку,
который недавно я обнаружил в коробке на полке среди маминых книг. Опять
мучительно бросаю курить.
Вчера
и сегодня барахолку разгоняет конная милиция. Очевидно, считается, что выдачи в магазинах
приняли такой размер, что допущенный в трудный период элемент частного обмена (своеобразный
НЭП!) можно уже упразднить.
Милиция — эта та категория обитателей Ленинграда, которая получает больше всех хлеба (500 гр.). Это показательно. На площадках многих парадных лестниц видел я склады
«золота», либо аккуратно в ящиках и сосудах каких-то, либо просто на полу.
Хотя
сегодня велено звонить в Эрмитаж, однако коммутатор не работает. Остался без связи м.б. и без стационара?! Ожидаем
конину. Получены спички — 7 коробок!
10-ое февраля. -7°,
мягко, пасмурно. С утра сверление глада. У Гали сквернейшее настроение с утра, всех задирает, вероятно, по той же
причине. Никогда, никогда так не хотелось есть, как теперь. Все-таки
выживание наше сомнительно. Кончился сахар. Нет и денег. Пойду сегодня в ЛДУ. Перчатки, взятые Виктором, подброшены на кухне и
это все. Февральских выдач еще нет, нет и январских чудо-добавок. Опять
намечается провал. Эрмитажный стационар
провалился.
Открыт
пункт приема заявлений в стационар ЛДУ, но нужна «характеристика, рисующая Ваше
академическое, общественное и политическое лицо». Это все я узнал, добывая обед из ячневой крупы.
Сегодня получил пол кгр. выдачного
мяса и суп с костью. Неслыханный восторг! Завтра будут котлеты! Если завтра не
достанем конины, то купим уже лежащий
__________
* Помощь, помощь! (англ.).
54
у нас кг мяса за 500
руб. Ужасно, что заколочены в этой операции последние сотенки. Нигде не платят.
Есть предложение — 2 кбм дров за папины часы Буре — только бы оно не
растворилось в воздухе.
Университет
эвакуируется в Елабугу — я записался по телефону на самый последний срок 10-ое
марта. Разговоры об эвакуации приняли массовый характер. Стены домов увешаны
десятками бумажек с объявлениями срочной продажи. В то же время все полно
сведений о громадных запасах продуктов, привезенных и лежащих на базах,
разгружаемых. Есть первая ласточка коммерции — открылась вчера коммерческая
чайная на Разъезжей, где стакан чая с сахаром (с вырезкой!) 1 р. 50 коп. На
завтра обещают объявить февральские нормы. Может быть, тех, кто не
эвакуируется, сильно подкормят? Жажда еды не достигала у меня никогда такой
степени. Постоянно, в любом положении — сидя, стоя, лежа, напоминает о крайнем
истощении худоба, достигшая, кажется, предела. Особенно поражает исчезновение ягодиц — единственно по-настоящему выдающейся (в
прошлом) части моей персоны. Я ими очень гордился. Теперь у меня нет зада.
Брякаю по стулу берцовыми и тазовыми костями. В то же время такое чувство, что
в скором времени должно что-то быть, или очень хорошее (есть, есть,
наедаться... ), или плохое.
На Миллионной около
ЛДУ лежал, полусидя на ящике, мертвый дистрофик. Так теперь официально называют
истощенных. Они странно желтого цвета. Этот
носил лишь один признак внимания прохожих: вывороченные карманы.
Очевидно, поиски карточек.
Галя сейчас сообщила
мне, что нашла и прочла эту тетрадку. Ее вывод
— крайняя пристрастность и необъективность моя и крайнее лицемерие.
По-моему, это не так. Нет в этой тетрадке ни одного слова, ни одного мнения и
порицания ее и в оценке наших семейных ужасов, которые не были мной высказаны
ей раньше, вплоть до мнения расстаться, если выживем. Значит, лицемерие
отпадает. Пристрастность же — порок, с которым бороться почти невозможно, ибо
его можно видеть только со стороны. Но всегда я старался, чтобы не было ее. А
поведение мое в случае с сервизом, когда мое
осуждение мамы прямо записано, доказывает, что не всегда я пристрастен.
Галя хочет опять проводить разделение: «Отделиться я хочу от вашей матери,
которая мне теперь, конечно, еще более ненавистна, с завтрашнего дня». Буду
умолять ее не губить нашего насильственного сцепления, в котором одновременно
спасение всех нас, Маши, прежде всего, буду умолять и просить. Это вот то, что
готовит нам «завтра».
11-ое февраля. -7°.
Сегодня с утра грянула прибавка хлебная: 500 гр., 400 и 300. Первое чувство —
«Выживем теперь!». Это уже преддверие сталинского санатория. Сегодня объявлены
и нормы февральские. Они хороши — 2 кг крупы, 500 гр. сахара (это маловато —
первой категории). Мяса, кажется, тоже больше. Сегодня на обед был суп мясной и
котлеты с кашей. Боже, какое блаженство! Оно довершилось очень недурной
сигарой: их было две, это подарок. Вторую уже буду настригать ничтожными
крошками в трубку. После обеда и сигары я выпил изрядный глоток хорошего
портвейна и лег. Что еще нужно для полного рая? Нужно было
55
еще одно: помыться.
Это я и сделал: голову, большое декольте и ноги теплой водой. Благо не вышла
Астория, в ожидании которой я оттягивал эту операцию. Опять отдал часики свои,
надо создавать какую-то крупо-мясную базу. Может быть, удастся также спустить
тиллу* за 3 кг крупы.
Слух о концентрации
немецких войск под городом и уже о идущих наших
наступательных боях — упредительных, надо думать. Галя справедливо хочет выясняющего и определяющего разговора,
однако сегодня все мешали. (Разговор все же имел место, весьма и весьма
значительный, не пустой разговор).
Идет
огромная эвакуация всех желающих. Я же по-прежнему тверд на позиции — «не ехать».
12-ое февраля. Та же мягкая морозная погода. Эти два
последних дня можно назвать началом
Эры Нового Питания, или началом Эры Жизни. Сегодня во всех магазинах полностью
обеспечение всех прикрепленных продуктами по
новым, все же повышенным (уже не голодным, а полуголодным) нормам. Самое важное в этом — прекращение
безумных, отнявших многим жизни, очередей. Порядок, приличие, всякий
получает то, что ему надлежит; крупяной,
мясной, масляный и сахарные дни сменяют друг друга. Половинная вырезка
введена во всех столовых — на суп и крупу (зато на мясо введена полная даже
там, где была половинная, напр, в ДУ. Это очень странно!). В ДУ, таким образом,
категория привилегированных избранников уничтожена, и они даже пострадали. Я в
том числе, придется целиком перейти на
магазинное снабжение.
Вот
правдивый рассказ о смерти Адриана Антоновича Франковского, как я услышал сегодня утром: 30-го
января его удержали от похода в Дом Писателей, так как он чувствовал себя плохо, жаловался на
сердце и речь по временам была
затруднена и не вполне внятна, (так же у Саши и Дяди Жоржа!). Но 31-го он должен был отправиться, т.к. это был последний
день выдачи карточек, и он боялся, что произойдут зацепки с выдачей ему обещанной карточки I
категории. (Интересно, что такой человек, как Франковский, до сих пор ее не
имел, так же, как и Саша). Действительно, впоследствии выяснилось, что ему все же выдали II
категорию в тот день, но что это
было в то же время все же поправимо, если бы он выжил (знаю, что такие
переживания подталкивают дистрофию активно). Он ушел из дому в СП около 13 ч. и
не вернулся в обычное время, то есть часов в 17—18. Так как на следующий день,
когда в Союзе Пис. нет обедов, все закрыто,
то не было возможности навести справки. Как удалось выяснить — в конце
недели видели, как А.А. в конце дня искал себе в ДП попутчика, так как чувствовал себя плохо. Когда ушел он —
неизвестно, известно лишь, что около 12 ч. в ночь с 31-го на 1-е февраля
он шел по Литейному на угол Кирочной и
ощутил такой упадок сил, что вынужден был
отказаться от мысли дойти до дому. Он свернул на Кирочную, чтобы искать приюта у Энгельгартов (дом Анненшуле), но
по лестнице подняться уже не мог. Упросил каких-то прохожих подняться до
квартиры Энг-та,
__________
* Золото (тадж.-перс.).
56
известить их. Было 12
ч. В этот момент как раз испустил дух на руках у жены сам Энгельгарт. Она, больная, температура 39, крупозное воспаление легких,
сползла вниз, (прохожие отказались помочь), и втащила А.А., уложила его «на еще
теплый диван Энгельгарта». Там он лежал и там умер
3-го утром. Жена Энгельгарта кого-то просила передать, чтобы зашли к ней знакомые его, узнать обо всем. Сразу они не
смогли, а когда зашли числа 7-го, 8-го обнаружили, что жена Энг-та тоже
умерла накануне. По-видимому, перед смертью
ей удалось отправить в морг Дзержинского района тела Энгельгарта и Франковского вместе, на одних санках.
Получив
обед в ЛДУ, пошел в Эрмитаж. Директор плох, ноги распухли от ревматизма (?) так, что не влезают в ботинки. Он просил у
директора ЛДУ папирос, ему наскребли и
отправили 20 штук. Для моего стационара ничего не сделал, тут же узнал
я, что умер давний мой друг Николай Федорович Лебедев, 7-го утром (дата не
точна). Это еще огромнейшая потеря,
настоящая. Только что его замечательное дарование расцвело во весь рост
и только что он выбился на дорогу всеобщего признания и в Москве. С 1-го он был в эрмитажном стационаре,
постепенно поправлялся, воскресал с
каждым часом, наслаждался едой, жизнью все говорил с огромной радостью о своем избавлении от смерти.
Через несколько дней внезапно открылся неудержимый понос, который и свел его в
могилу. Я видел его последний раз дней за 10 до того, не припомню точно,
когда через силу вытаскивал одеяла свои из
эрмитажной команды (в бомбоубежище). Он и жена его лежали оба, ослабев,
в полной темноте, в подвале (убежище № 3), в холоде, в подземном этом аду.
Он узнал меня по
голосу, схватился как за соломинку; дали они мне 250 руб., умоляя купить хлеба
и свечей на рынке. Он говорил: «Вот все было ничего, а потом я сходил всего до
ул. Пестеля и свалился. А вот теперь и Верочка свалилась, как подстреленная
птичка. Последние мне его слова были: «Так
хочется жить, Сандрик, так хочется жить...!». Дивным своим певучим
голосом говорил он, тем голосом, что так неподражаемо прекрасно читал
прекрасные свои певучие переводы... Я был в тот час слишком зажат сам, чтобы
по-настоящему отнестись к нему, не смог ничего и купить для него, вернее Галя,
ходившая иногда на барахолку, не собралась пойти, ибо не было у нее лишней
силы. Да и хлеб в ту пору не продавался на
деньги почти.
Сегодня
умерла научная сотрудница ОРКиИ Эрмитажа С.А. Юдина.
Узнал
еще: Наталья Васильевна Толстая (Крандиевская) находится при последних силах. Сын ее Ф.Ф.
Волькенштейн лежит во 2-ой стадии дистрофии,
другой сын — Митя Толстой, знаменитый, упал от слабости на улице, разбил голову, лежит. Преданная их экономка Юлия Ивановна лежит
в 3-й стадии дистрофии, но есть надежда, что выживет. Наталья Васильевна, имея возможность уехать, осталась,
желая охранять квартиру и чудные свои
вещи, замечательную библиотеку Никиты. Только теперь решила что-то
продать, (когда стены домов заклеены объявлениями о продаже полного быта на ходу!), и должна отбыть.
На обратном пути на
нашем дворе, нагруженный, кроме обеда, опять мешком
драгоценных книг моих из команды, за начатую пачку подаренных
57
мне
скверных папирос, буквально под носом у ошалевших хозяев, вытащил у гужбана с воза два громадных бревна
и с торжеством еле-еле приволокли их
с Галей домой.
Подал
в Эрмитаж слезницу о получении хоть 0,25 м. дров. Веду тщательный ход в стационар ДУ с 25-го
числа. Университет эвакуируется в Елабугу и требует решительного ответа послезавтра. Так
обе моих службы уходят из-под ног,
ибо Эрмитаж тоже дышит на ладан. Новая щупальца.
Вся боль, все
переживания тяжести этих утрат еще впереди. Сейчас мы слишком близки сами все от Черты, чтобы чувствовать по-человечески, за
других, не только за живот свой.
Умер
также официант столовой ДУ Антон Матвеевич Аганин, татарин, старый официант, старой ресторанной школы. Эх, помню, как
выходил он весь в белом, важный и немногословный, подавал в светлом, теплом фешенебельном ресторане ДУ вещи, от которых
сейчас, вспоминая, мутится в
голове... Все старые официанты ДУ татары — свалились, кроме бодрей-шего
Бабая. Они оказались мало приспособленными к нынешним условиям. Их заменили
быстрые, расторопные, молодые девки, Бог знает, откуда нанятые.
Внезапно
узнал, что, кажется 11-го, уехал в Челябинск Мокс. Получена зарплата в ЛГУ за вторую половину декабря! (275 р.).
13-ое февраля. -14° с утра, к вечеру — -6°. Кажется,
завернули сретенские
морозы. Сегодня сахарный день и, действительно, выдали сахар. Блестяще. Теперь ясно, однако,
что «прогрессивный коэффициент дистрофии» достиг такой степени, что нынешнего увеличенного пайка не хватает, как прежде малого (вот если
больше не хватает, то опять страшно). Новая хлебная прибавка нужна экстренно — вот вывод.
Слухи есть. Завтра иду в ЛГУ к
декану говорить об эвакуации. Сегодня весь день дома, отдыхаю. Мешает лишь
поток людей. Купили 500 гр. пшенной крупы за 200
р. и 200 гр. свинжира за 260 р. Конина провалилась. Дрова не вытанцовываются
пока. Обе давних службишки мои склонны, кажется, уйти из-под ног, в точности,
как хлюпающие кочки болотные. Придется прыгать.
На что же приземлюсь? После ужина докурю последнюю завертку последней растертой сигары. Дальнейший табак
только лишь от Аллаха.
Весь день мама
жаловалась на голод и слабость, а к вечеру, несмотря на усиленный ужин, сдала совсем. Может быть, потому, что предыдущую ночь
спала очень мало?
14-ое февраля. -6°, мягко, хорошо. Мама с утра воспрянула, слава Богу. В И ч.
был уже у декана. Университет уезжает весь, остающиеся получают расчет с 25-го.
Пока еще своего отказа ехать не заявил. Ехать страшно. Страшно и оставаться.
Затем в Эрмитаже получил отзыв для стационара в ДУ и, о счастье, разрешение на
1/4 м3 дров. Их придется извлекать 16-го на саночках. Я в сильной
опале у директора, он говорит со мной по телефону просто грубо. Стационар
обещают с 25-го, м.б. с 16-го. Это надо провести. За эти дни, узнал я походя,
скончались: проф. Дервиз П.Л., акад.
Коковцев (7-го янв.), Гриша Птицын (!!! в ССП), П.П. Иванов — только лишь защитивший докторскую
диссертацию, Муллокандов — окончивший только что по нашей кафедре и с
осени принятый в
58
качестве
ассистента, И.П. Лебедев — ровесник мой, племянник Нестора Котляревского (во всяком случае уже три дня не являлся за
рационом), китаист Казин. В ИВАН-е: Руденко
— автор вышедшей недавно капитальной
грамматики грузинского языка, Журавлев, Бунаков и еще кто-то, кого не помню, кроме того — Яновский, известный
рентгенолог с дочерью Е.В.
Некрасовой, так наз. «Александровской колонной».
В
Эрмитаже лежит 40 покойников, из своих и убежищников, которых не могут похоронить.
Принес из Эрмитажа
еще книг и половую щетку. В Эрмитаже ел кровяную
колбасу, принес домой 3 гречневых каши. Порции меньше, чем в ДУ. Сегодня
давали мясо, но уже с очередями, мы так и не получили. Слухи: о нашем наступлении здесь, о дальнейшей хлебной прибавке.
Перехожу на Вторую тетрадь такого же формата. Знал ли, когда покупал их
3 месяца назад в Гостинном случайно, что на такое дело покупаю? И что такие
вещи будут в них записаны? И еще вопросы вот приходят в голову сейчас: чьи смерти придется отметить на этих страницах? Всю ли вторую тетрадь придется записывать? Прекратится ли
«Осадная запись» оттого, что осада
падет или от другой возможной причины, имеющей прямое и фюнестное* касательство к автору «Записи»?...
Аллах
проявил-таки милость и прислал хорошего табачку, закурок на 4-5. Ангелом оказался аспирант наш, работающий на
фортификациях. Сегодня остановил морячка на
улице, попросив «оставить». Он дал свежую из портсигара. С середины ночи
весь день сплошь явственная канонада и
обстрел. Слышал над Эрмитажем скрежет и визг снарядов.
__________
* Роковое (франц.).
59