Жорес  Медведев

 

ОПАСНАЯ  ПРОФЕССИЯ

 

Глава 11

 

Ликвидация отдела генетики и радиобиологии

 

      Увольнение в марте-апреле 1969 года сразу двух заведующих лабораториями, Тимофеева-Ресовского и Медведева практически разрушало работу всего отдела радиационной генетики и радиобиологии, которая только начинала приносить значимые научные результаты, обобщенные в форме книг и научных публикаций. В течение 1964-68 гг. наши две лаборатории уже имели в своем активе четыре новых монографии и около 40 публикаций экспериментальных статей и обзоров в научных журналах и сборниках. Намеченная тематика только начиналась. Исследовательская работа вновь создаваемых лабораторий разворачивается в СССР всегда очень медленно, поскольку научные руководители не имеют возможности самостоятельно распоряжаться финансовыми фондами и "штатными единицами", которые планируются в академиях на каждый год. При системе "грантов", которая уже доминировала в то время в США и во многих других странах, руководитель того или иного проекта, одобренного на конкурсной основе, обеспечивался финансированием своей работы сразу на  5-6 лет, открывал счет в банке и сам определял расходы на персонал и оборудование. Получение гранта  обеспечивало независимость ученого от административных вмешательств, подобных тем, которые произошли в Обнинске в 1969 году. Рисками для ученого при системе грантов могли быть лишь плохая работа, неудачи в получении ожидаемых результатов и отсутствие серьезных публикаций. В этом случае он  не имел шансов на получение следующего нового гранта. В университетах профессор, не имевший важных публикаций, теряя свою "грантовую" лабораторию, мог оставаться работать как лектор и  преподаватель. В США для профессоров не было фиксированного пенсионного возраста. В разных странах условия для завершения научной работы неодинаковы, но ни в одной из цивилизованных стран не могло бы произойти ликвидации двух продуктивных лабораторий по директивам партийно-политических чиновников, из-за того, что один из заведующих слишком увлекательно в собственной квартире рассказывал молодым ученым о своей работе и жизни в других странах, а другой стал жертвой перлюстрации спецслужбами своих частных писем.

   Лаборатории могут долго жить и продуктивно работать лишь на основе преемственности. Взамен уходящего, в связи с возрастом или по другим причинам лидера, выдвигается кто-либо из его учеников, способный сохранить уже созданную "научную школу". В моем случае такой "школы" еще не было, было лишь четко сформулированное "направление" исследований. Планировалось выполнить за 5-6 лет сравнение радиационных изменений у молодых и старых мышей. Первые популяции старых мышей стали только появляться в 1969 году. С моим увольнением лаборатория просто переставала существовать. Но одна из тем-по белкам клеточных ядер- сохранилась. Ее вела Рита с двумя лаборантами уже в лаборатории радиационной биохимии. За Тимофеевым-Ресовским  давно была всемирно известная  международная "школа" и талантливые ученики. Большинство этих учеников  независимо работали за рубежом, возглавляя лаборатории и кафедры в ГДР, ФРГ, Италии, США, Дании и в других странах. Но с 1955 по 1968 год у Тимофееваа-Ресовского сформировалась не только генетическая, но и радиационно-экологическая  "школа"  в СССР, и большинство его уральских учеников  приехали с ним в Обнинск. Увольнение Тимофеева-Ресовского на пенсию предполагало, что его лабораторию мог бы возглавить кто-либо из его учеников. Наибольшие шансы имелись у Владимира Иванова, недавно защитившего докторскую диссертацию.

   Однако в 1968 году в Академии медицинских наук СССР был создан новый Институт медицинской генетики. Его первым директором                 стал академик В. Д. Тимаков, специалист  по генетике микробов и бактериофагов. Профессиональных медицинских генетиков в СССР в то время еще не было, всю отрасль следовало создавать заново. Тимакова вскоре избрали Президентом АМН СССР и он стал переводить генетиков из Обнинска в Москву в свой новый институт. В. И. Иванов возглавил здесь лабораторию. Сюда же перешли и другие генетики из Обнинска. В. И. Корогодин  также переехал в Москву в Институт дрожжей, а затем в Дубну, возглавив там биологический отдел. Исследования по радиационной экологии в ИМР также постепенно прекратились.

 

Нелегальная безработность

 

     Получить работу по биохимии, где либо, кроме Института медицинской радиологии, в Обнинске было невозможно. Материальная сторона этой проблемы нас с Ритой первоначально не беспокоила.  Гонорары от двух книг, изданных "Медгизом" в 1963 и в 1968 гг., мы сохраняли на сберкнижке. Рита работала младшим научным сотрудником. Зарплата была небольшая, но мы всегда жили экономно. Овощи и фрукты нам обеспечивал садово-огородный кооператив, где я мог проводить теперь больше времени. В перспективе с 1970 года я мог рассчитывать и на гонорары из США за книгу "The Rise and Fall of  T. D. Lysenko", которая оказалась очень востребованной и успешной. По сообщениям Михаила Лернера, редактора книги, права на перевод с английского были уже проданы почти во всех европейских странах и в Японии. Реализация иностранных гонораров в СССР через "Внешторгбанк" в то время уже не составляла проблемы.

   В стадии подготовки у меня были две новые книги, также рассчитанные на циркуляцию среди ученых и на возможное издание за рубежом. Одна из них "Международное сотрудничество ученых и национальные границы", была начата еще в 1968 году для обоснования и развития идеи о том, что фундаментальные науки, такие как физика, химия, биология, генетика и другие, развиваются как целое, вне зависимости от национальных границ. Эта общеизвестная истина. которая никем не оспаривалась, например в Голландии или в Англии, отрицалась в СССР. Здесь все еще считалось, что  в каждой отрасли знания существует идеологическая основа и что "советская" наука имеет какие-то особые преимущества. Практический аспект этой лжетеории состоял в том, что  членство в КПСС оказывалось для научной карьеры важнее таланта. Для научных исследований в современном обществе нужны лаборатории, приборы, и, естественно, финансирование. Распределение этих условий на основе политических принципов лишало науку оригинальности, обрекало ее на копирование чужих достижений. Большое внимание в моей работе обращалось на необходимость  общения ученых разных стран через конференции, конгрессы, симпозиумы и свободный "научный обмен". Все это иллюстрировалось конкретными примерами, которые показывали, что попытки изолировать "советскую" науку границами социалитстических стран и контролем партийных чиновников способствуют лишь расцвету разных псевдоучений, вроде лысенкоизма. Эта работа была впоследствии опубликована в Англии и мне поэтому нет необходимости подробно пересказывать ее содержание. Вся система международного сотрудничества СССР не только в области науки, но и в области литературы, искусства и просто туризма была порочной и конфликтной и не отражала тех традиций, по которым Россия успешно развивалась как нация в течение столетий.

    Издание моей книги по истории генетической дискуссии в СССР "Подъем и падение Т. Д. Лысенко" и книги Роя "К суду истории", о происхождении и последствиях сталинизма, не через стихию "самиздата", независимо от воли или контроля автора, а на основе непосредственого сотрудничества с иностранными издательствами и с обеспечением международного копирайта автора, было открытым вызовом существовавшей в СССР практики взаимоотношений между КПСС и научной и творческой интеллигенцией. Эта практика была установлена еще при участии Ленина и Троцкого в начале 1921 года, вместе с введением государственной монополии внешней торговли. Главное из правил состояло в том, чтобы писатели, поэты, музыканты, драматурги материально зависели исключительно от советской власти, от советских издательств, читателей или слушателей. Только это, по мнению большевистского руководства, могло привести к появлению и развитию действительно социалистической литературы и искусcтва. " Если мы позволим нашим писателям получать гонорары в других странах, - заявил Ленин, - то богатая буржуазия у нас их перекупит ". Система оплаты писательского труда, формируемая постепенно еще в 20-е годы, определялась не тиражами книг, они обычно фиксировались заранее, а некой "художественной ценностью" (политические и идейные достоинства) и объемом самой книги.  Первоначальная публикация была обязательной в "толстом журнале". Размеры оплат определялись, таким образом, благодаря фиксированным тиражам, чтобы писатель не мог жить дольше двух-трех лет от одной, даже очень успешной книги. Он должен искать новые темы и создавать новые работы. Переиздания оплачивались ниже первого издания, а после третьего издания не оплачивались вообще. Понятия "бестселлер" в СССР не было. Именно такими методами создавалась  особая, по многим параметрам, советская литература, социалистический реализм, лучшие из книг которого: "Железный поток" А. Серафимовича, Как закалялась сталь" " Николая Островского, "Поднятая целина" Михаила Шолохова и другие, включались в школьные программы, как "советская классика". Писатели этого жанра поощрялись дополнительно щедрыми Сталинскими премиями по литературе. Эта избирательность губила множество независимых талантов и шедевров литературы. ( При жизни Сталина она губила и самих писателей).  Вся эта система модифицировалась с годами и я не могу подробно обсуждать здесь эту проблему. Мы с Роем и Солженицын в 1969 году, пытаясь преодолеть сложившиеся правила и проявить независимость, столкнулись с сопротивлением огромного аппарата советской цензуры или "Главлита", структур советских издательств, сросшихся с идеологическими отделами ЦК КПСС и КГБ.

       Лично против меня нельзя было применить ни статью 70 УК РСФСР, ни 190-1, так как в моей книге о Лысенко не было никакой "заведомой клеветы". Она была документальной. Однако где-то было решено использовать против безработного Медведева  статью 209 УК РСФСР " о бездельниках, тунеядцах и паразитах", живущих на "нетрудовые" доходы. Именно по этой статье, введенной в Уголовный Кодекс Указом Президиума ВС СССР от 4 мая 1961 г., был осужден в Ленинграде в феврале 1964 года талантливый молодой поэт Иосиф Бродский. Его талант был природным и очень ярким. Он много писал, но мало печатал и зарабатывал на жизнь в основном переводами. При этом он не состоял в членах "Союза Советских Писателей". " Некоторые его стихи пелись под гитару. " ...Кто причислил вас к поэтам? - спросила судья...- где вы учились этому ?"... " Я думаю, что это от Бога" - ответил подсудмый. Приговор был суров - 5 лет ссылки и принудительного труда. ( После отбытия всего срока наказания Иосиф Бродский вынужден был эмигрировать в США и  впоследствии получил Нобелевскую премию по литературе, причем за произведения не только на русском, но и на английском языке. Примечание автора )

   Этот закон знал и я.  Именно из-за угроз  по поводу"тунеядства" мой друг Анатолий Васильев, кандидат химических наук и заведующий лабораторией радиохимии, уволенный из Карповского института, вынужден был согласиться на работу водопроводчика жилуправления.  Сбрав все свои документы (копии дипломов и удостоверений, список научных публикаций, характеристики и т. д. ) и заполнив необходимые анкеты, я подал это "досье" на объявленный именно в это время конкурс на должность старшего научного сотрудника по биохимической генетике в новом Институте медицинской генетики АМН СССР, получившем хорошее здание в Москве. Конкурентов на этом конкурсе у меня не оказалось, биохимических генетиков с каким-то опытом в стране еще не было.

  Ровно через четыре месяца после моего увольнения из ИМР меня вызвала А. Антоненко, Председатель Исполкома  Обнинского горсовета. Она потребовала объяснений в том, почему я не устраиваюсь на работу и напомнила, что отказ от  работы подходит под статью о "тунеядстве". Я ответил, что советские законы о труде гарантируют работу "по специальности" и представил ей уведомление о том, что мои документы приняты для  рассмотрения на конкурс в Институте медицинской генетики, голосование по которому должно состояться в ближайшее время. Это голосование было, однако, отложено еще на три месяца. Администрация института  срочно занималась поисками конкурента Жоресу Медведеву. До конца 1969 года такого конкурента все еще не появилось.

 

Макс Дельбрюк, ученик Тимофеева-Ресовского, получает Нобелевскую премию

 

          8 или 9 октября 1969 года было опубликовано сообщение о том, что Нобелевская  премия по медицине и физиологии за 1969 год присуждена  американскому генетику Максу Дельбрюку ( Max Delbrück)  и двум его коллегам за исследования бактериофагов и вирусов. Это сообщение, почти незамеченное в Москве, вызвало большую радость в Обнинске. Дело было в том, что Макс Дельбрюк был одним из наиболее ярких учеников Тимофеева-Ресовского и работал с ним в Берлин-буховской группе в 1930-1937 годах вместе с  К. Циммером, Х. Борном и А. Качем. В 1937 году Макс Дельбрюк эмигрировал из Германии в США и  это спасло его от судьбы Циммера и Борна, которых в 1946 году вывезли в СССР для работы в секретной лаборатории на Урале. Они вернулись в Германию лишь в 1951 году. Считается общепризнанным, что совместная работа Тимофеева-Ресовского, Циммера и Дельбрюка "О природе генных мутаций и структуре гена", опубликованная на немецком языке в 1935 году, явилась основой развития молекулярной генетики и молекулярной биологии. Изучая мутации дрозофил под влиянием облучения (Циммер обеспечивал дозиметрию, Дельбрюк -математическую обработку, Тимофеев-Ресовский изучение характера и динамики мутаций дрозофил) авторы доказали, что гены имеют молекулярные размеры, равные примерно 1000 атомных радиусов. Это было первым убедительным доказательством того, что гены -это крупные макромолекулы. В клетках только молекулы ДНК имеют такие размеры и именно эта работа трех авторов стимулировала изучение ДНК, как возможной молекулы наследственности. Один из авторов открытия структуры ДНК американец  Д. Уотсон был учеником Дельбрюка. В своей "Нобелевской лекции" Дельбрюк особо отметил то влияние, которое оказал на него Тимофеев-Ресовский.

   Вручение Нобелевских премий, как известно, происходит в Стокгольме в декабре королем Швеции. Однако Макс Дельбрюк решил лететь в Стокгольм с остановкой в Москве, чтобы встретиться в СССР со своим учителем. Они не виделись 30 лет после Генетического Конгресса в Эдинбурге в 1939 году.  Дельбрюк считал свом долгом встетиться с Николаем Владимировичем и поблагодарить его за ту роль, которую он сыграл в судьбе молодого физика, сотрудника Нильса Бора, убедив его применить свои таланты в генетике, а не в атомной физике. Никакого официального приглашения и плана визита Макса Дельбрюка в Москву не было. Он получил в Посольстве СССР транзитную туристическую визу для полета в Стокгольм с остановкой в Москве. В аэропорту его официально не встречали, но номер в гостинице "Метрополь" был забронирован Скандинавскими авиалиниями. Пассажирам первого класса авиалиний  легко менять свои маршруты.

   Прибытие лауреата Нобелевской премии в Москву не могло, безусловно, оказаться секретом. На следующий день (кажется это было 30 ноября) для Дельбрюка устроил срочный,  но небольшой и короткий прием Президент АН СССР М. В. Келдыш. Дельбрюку собирались показать некоторые институты в Москве, в частности,  Институт вирусолоогии АМН СССР. Но Дельбрюк, пребывание которого в Москве было рассчитано лишь на несколько дней, просил лишь одного - встречи со своим учителем Тимофеевым - Ресовским. Ни Келдыш. ни Дельбрюк еще не знали, что Тимофеев-Ресовский уволен на пенсию и что его отдел в ИМР больше не существует. В АМН СССР, где это знали, возник срочный план привезти Тимофеева-Ресовского в новый Институт медицинской генетики и устроить там нечто вроде банкета в честь двух корифеев. Но Макс Дельбрюк, уже давно знавший от общих друзей, Циммера и Макса Борна о всех проблемах Николая Владимировича в 1945-1955 годах, хотел посетить своего учителя у него дома и повидать также и его жену. Он вез им подарки из Калифорнии. Он настаивал на том, что ему нужен частный дружеский визит к Тимофееву-Ресовскому на квартиру и ничего больше. Его первой элементарной просьбой было пока лишь желание позвонить Тимофееву-Ресовскому по телефону, сообщить о своем приезде и наметить дату встречи. Все казалось американскому немцу очень просто. Лично я тогда о приезде Макса Дельбрюка в Москву  не знал. Однако никто из встречавшихся с Дельбрюком в Москве ученых не имел номера домашнего телефона Тимофеева-Ресовского. В недалеком прошлом отдел генетики ИМР имел прямой "московский" номер. Теперь Тимофеевым-Ресовским можно было звонить лишь через междугороднюю станцию и следовало знать обнинский телефонный код и местный - "обнинский" номер их квартиры. Этот номер удалось получить у академика Б. Л. Астаурова. Именно таким образом Тимофеев-Ресовский узнал о приезде в Москву Дельбрюка и о том, что его друг намеревался приехать к нему в гости на следующий день 1 декабря. ( Нобелевские премии вручает в Стокгольме 10 декабря король Швеции, но вся неделя перед этой датой считается "Нобелевской неделей". Лауреаты прибывают, делают визиты и уже могут читать свои "Нобелевские лекции". Декабрь, конечно, трудный месяц для всех этих церемоний, особенно в Швеции. Но день вручения премий -это также день смерти самого Альфреда Нобеля, умершего 10 декабря 1896 г.Так что эта дата связана с его завещанием).

  Гостиницы высшего разряда обеспечивают своих гостей автомобильным сервисом, плата за который включается, естественно, в счет. Справа от здания "Метрополя"со стороны площади Свердлова имелась  большая стоянка машин гостиницы, это были, в основном, черные "Волги". Многие  водители могли немного говорить на  английском  и, наверное, рапортовали "куда надо" о поездках своих пассажиров. Дельбрюк уже пользовался услугами этих черных "Волг"  для поездок по Москве и полагал, что приедет на  такой же машине и в Обнинск. 100 км  по шоссе это для жителя Калифорнии казалось проблемой на 40-50 минут.

   1 декабря днем мне позвонил Тимофеев-Ресовский и попросил зайти к нему, не объяснив причину. Это означало что-то конфиденциальное, по телефонам серьезных разговоров уже не велось. " ...Макс Дельбрюк приехал в Москву, - сказал он, сразу как только я сел в его небольшом кабинете (самая большая комната в  квартире была отведена под столовую, здесь собирались гости), - он хотел приехать сегодня в Обнинск, но это ему не удается...". Из рассказа Николая Владимировича я выяснил, что иностранцам запрещено отъзжать от Москвы дальше, чем на 50 км. Я это уже давно знал, - на 55 км по Киевскому и Калужскому шоссе находились постоянные дежурные посты дорожной милиции, которые проверяли транспортные потоки, останавливая определенные машины на основе их номеров. Иностранцы не имели права приежать в Обнинск без сопровождения и разрешения.   "Что нам делать?- в растерянности спросил Н. В.- Лелька болеет у нее плохо с ногами. В Москву мы ехать не можем.. " ( Елена Александровна ходила уже с трудом ). Встреча с Дельбрюком была для Тимофеева-Ресовского очень важной. Обсудив варианты, мы пришли к выводу, что нужно  привезти Дельбрюка в Обнинск на электричке, желательно  "Калужской", она шла от Москвы лишь с тремя остановками и приходила за полтора часа.  Более частые электрички, на Малоярославец, останавливались на всех платформах, переполнялись и доходили до Обнинска за два часа. Было также ясно, что Тимофеев-Ресовский хотел бы моей помощи. Да и я понимал, что никто другой не сможет привезти Дельбрюка  в Обнинск. У меня имелся опыт - я привозил к Тимофееву -Ресовскому в 1967 году его друга Г. Штуббе. Но Штуббе был из ГДР, этот визит согласовали в АМН СССР и была выделена служебная машина. В 1966 году я также привозил в Обнинск , уже неофициально и на электричке, моего английского друга Ральфа Купера с сыном . Для них путешествие на электричке оказалось весьма интересным.

   Я выехал в Москву в тот же день. По расписанию на вокзале  я узнал, что ранняя "калужская" электричка уходила из Москвы около 8 утра. В "Метрополь" поздно вечером я вошел не через главный вход  (Там спрашивают "вам зачем?" Швейцар натренирован отличать  иностранцев от советских простых граждан), а через ресторан.  В холле я говорил уже на английском - " У меня встреча с профессором Дельбрюком, прилетевшим из США". По внутреннему телефону я пригласил его в холл, не называя себя, сказав, что просит друг Добжанского. Мы зашли в маленькое кафе на втором этаже. Дельбрюк все понял. Ему следовало выйти завтра из гостиницы и свернуть на площадь в семь часов утра. В Москве в это время в декабре еще темно. На Киевский вокзал мы поедем на метро. Дельбрюк уже читал мою книгу "The Rise and Fall of  T.D. Lysenko" и полностью мне доверял. Теплая одежда у него была, он ведь ехал в Швецию. Но в магазине сувениров "Метрополя" я посоветовавал ему купить все же русскую шапку-ушанку, чтобы не обращать на себя особого внимания.

  Ночевать я остался у Роя. Он жил на окраине города, недалеко от станции метро "Речной Вокзал". До станции "Площадь Свердлова" в центре города  я доехал за 30 мин.. Дельбрюк вскоре вышел . К Киевскому вокзалу идут две линии, я выбрал верхнюю. Американец был удивлен тем, что проезд с любыми пересадками стоил всего 5 копеек и что эта цена не менялась с 1935 года. Для Дельбрюка Московское метро -это был объект восхищения. Рано утром в центре города в вагонах немного пассажиров. Все сидели. Пригородные электрички его также удивили. Я тогда еще не знал, что железные дороги в США находились в состоянии упадка и что Метро, вернее просто "подземка" ( subway), существовавшее только в Нью Йорке, было намного хуже и сложнее московского. Оно строилось в разное время несколькими кампаниями. Калужская электричка уже стояла вдоль платформы. Мы прошли в один из первых вагонов, он был почти пустой. Я объяснил гостю, что рано утром пассажиры в основном приезжают в Москву из пригородов на работу и за покупками. Зимний пейзаж вдоль дороги был очень красив, в основном леса, покрытые снегом. Пассажирам разносили на закуску мороженное. Я выбрал пломбир в шоколаде, мой спутник не решился на это в декабре. Электропоезд шел быстро. Апрелевка, Нара, Балабаново, - следующая Обнинская. Выход с платформы сразу в город. Улица, с домом, где жил Тимофеев-Ресовский, начиналась от Вокзальной площади. Но самого вокзала в Обнинске все еще не построили. Мы приехали в 9-30, но Тимофеев-Ресовский ждал нас рано. Не буду описывать встречу, она была бурной и трогательной с обеих сторон. Елена Александровна еще лежала, ей недавно делали операцию, которая прошла успешно. Тимофеев-Ресовский и Дельбрюк разговаривали, естественно, на немецком. Я их оставил, предупредив, что мы с гостем должны уехать около 4 часов. К этому времени кончается работа во многих институтах и с пяти часов вечера электрички на Москву будут переполнены.

    Я вернулся в дом Тимофеева-Ресовского около 3 часов. Елена Александровна встала с постели и на столе стоял самовар, тот самый, который хозяйка получила в наследство еще от своих родителей. Он все еще работал, после Берлина и Урала. Через полчаса стали прощаться, объятия, поцелуи, слезы. Все понимали, что эта неожиданная встреча может оказаться последней.

   В Москву мы ехали в одном из последних вагонов уже малоярославской электрички. Здесь было меньше пассажиров. Малоярославец - это небольшой городок , следующая остановка от Обнинска. Макс Дельбрюк был очень рад всей поездке, но сильно удручен состоянием своего учителя. Николай Владимирович не мог писать и читать без большой лупы. Для Дельбрюка было очевидно, что Тимофеевы-Ресовские живут в большой нужде. Это было понятно по обстановке в квартире, слишком маленькой не только по американским, но и по европейским стандартам  ( в Германии у Тимофеевых-Ресовских был дом). Из трех комнат с низкими  потолками самую маленькую, около 8 кв. м. занимал кабинет Николая Владимировича со старым диваном и письменным столом, которые Елена Александровна привезла еще из Берлин-Буха в 1956 году, когда ей  разрешили приехать к мужу на Урал. Дельбрюк этот диван  помнил новым. Полки с книгами и папки с оттисками также были привезены из Германии. В столовой, служившей также и гостиной, самой большой комнате квартиры, на стенах висели картины русского художника Олега Александровича Цингера, уехавшего из Москвы еще мальчиком 12 лет с родителями в 1922 году и жившего до 1945 г в Берлине.( После войны он уехал в Париж, где прославился. В 1969 году он был уже знаменитым художником).  Цингер близко дружил с Тимофеевым-Ресовским и подарил ему много картин. (Цингер написал и портрет Тимофеева-Ресовского, каким он был в 1945г. ) Некоторые из этих картин Дельбрюк уже видел в доме Н. В. в Берлине. В 1969 году они все еще были без рамок.

    Макс Дельбрюк был очень озабочен тем, как можно было бы помочь Тимофееву-Ресовскому и улучшить его быт и трудное материальное положение. Он считал, что нужен переезд в Москву. Я объяснил ему все сложности и рассказал об отказах академий даже рассматривать возможность избрания Тимофеева-Ресовского членом-корреспондентом, что могло бы сразу изменить его статус. В Москве, куда мы вернулись около  6 вечера, я отвез Дельбрюка в гостиницу по другой линии метро, с Киевской-кольцевой, чтобы показать еще несколько станций. Он предложил мне поужинать, но я отказался, объяснив, что хотел бы вернуться в Обнинск не слишком поздно. Он и сам очень устал, ему в то время исполнилось уже 64 года. Его, как оказалось, в этот день разыскивали для приемов в АМН СССР и в Госкомитете по науке и технике. Были неоднократные звонки в Академию и в гостиницу  из Посольства США. Посол США,  тоже рассчитывал на встречу с лауреатом. ( Американцы не понимали, как в Москве на весь день мог "исчезнуть" нобелевский лауреат, первый раз приехавший в СССР). На следущий день Макс Дельбрюк в разговорах на неизбежных приемах говорил в основном о том, чтобы советские академии и разные научные комитеты приняли меры для улучшения жизни и работы самого выдающегося в мире генетика классической школы. От банкетов и посещений институтов он отказался и 4 декабря улетел в Стокгольм.

 

Тайна переписки охраняется законом

 

       Это был заголовок новой книги, которую я начал готовить с конца 1969 года. Однако материалы для книги накапливались постепенно в течение нескольких лет.  Книгу "Международное сотрудничество ученых и национальные границы", над которой я работал в 1968-1969 гг. я к этому времени уже закончил, она имела около 250 страниц. Я отпечатал 8 экз, сделал микрофильм и  давал рукопись читать друзьям, но без разрешения на перепечатки и фотокопирование. "Самиздат", уже явно взятый под контроль американскими спецслужбами, обеспечивал теперь основным материалом радиостанции ЦРУ "Свобода", "Свободная Европа" и другие, а также русские службы "Голоса Америки", "Би-би-си", "Немецкой волны" и других. Публикации "самиздата" заполняли и эмигрантские газеты и журналы" Русскую мысль" (Париж), " Новое Русское слово" (Нью Йорк), "Грани" и "Посев" (Мюнхен) и "Новый журнал"(Нью Йорк) и другие. Русские журналы стали выходить и в Израиле. Я  не хотел входить в этот поток и предполагал печатать свои работы в  независимых издательствах, в основном на английском языке и по договорам, как исследования.

  Статья 128 Конституции СССР, принятой в 1936 году и остававшейся в силе в 1970 г., утверждала о том, что "тайна переписки охраняется законом". В соответствии с этим, Уголовный Кодекс РСФСР предусматривал, что нарушения тайны переписки частными лицами и государственными учреждениями подлежат преследованию по закону ( УК РСФСР, Статья 135, Москва 1968)

  Положение о соблюдении тайны переписки было включено во "Всеобщую Декларацию Прав Человека", принятую Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 году и в Пакт о гражданских и политических правах, также принятый ООН и ратифицированный  СССР (статья 17 этого Пакта).

     В 1969 году работавшая в кооперации с почтой Таможенная служба имела право проверять печатные произведения, отправляемые почтой.  Они пересылались почтой по сильно сниженному, льготному тарифу, по сравнению с письмами. Поэтому для отправки оттисков статей или журналов и газет существовали особые большие и плотные конверты с зажимами, которые можно было легко открывать для проверки содержимого. Некоторые печатные произведения, например порнография, могли конфисковываться таможенными службами с составлением "Акта" с указанием причин. Правила в этом отношении были неодинаковы в разных странах.

 Я вел тщательные наблюдения за судьбой всех своих писем с 1961 года. Примерно с 1965 года моя корреспонденция стала довольно обширной и составляла часть научной работы. Все деловые письма отправлялись авиа-заказными и с уведомлениями о вручени, которые возвращались назад с росписью адресата. Если "уведомление о вручении" не возвращалось в течение двух месяцев, что в то время случалось редко, то я составлял формальную жалобу-рекламацию о судьбе письма, к которому прилагалась квитанция, выписанная в окне заказных писем. Моя книга "Тайна переписки охраняется законом" о всех этих проблемах была опубликована на разных языках (на русском в 1972 году в Лондоне и в 2003 в Москве) и я поэтому не буду повторять здесь описаний даже очень интересных казусов. Важно отметить лишь то, что эта деятельность, в конечном итоге, и через несколько лет изменила систему отправления заказных писем в СССР и из СССР. Эти изменения не прекратили пропаж писем, но сделали более ясным в какой стране эта пропажа произошла.

  Заказные письма, согласно почтовым правилам, регистрируются индивидуально в особых списках в стране, откуда они отправлены и в той стране, в которой они были получены. Если заказное письмо не было получено адресатом и получатель или отправитель составили жалобу, проверка которой подтвердила пропажу письма, то отправитель или адресат (тот кто подал жалобу) должен получить финансовую компенсацию.Эта компенсация,составляла, согласно Конвенции Всемирного Почтового Союза 25 золотых франков, причем каждый такой франк должен был соответствовать 322 миллиграмма золота 900 пробы. При составлении Всемирной почтовой конвенции европейские валюты имели золотое обеспечение. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 февраля 1959 года, утвердившим вхождение СССР во Всемирный Почтовый Союз, и Уставом Почтовой службы СССР компенсация отправителю за пропажу международного заказного письма была снижена до 7 рублей 35 коп., что было в 15 раз больше компенсации за пропажу внутреннего заказного письма.

      Очень высокая компенсация за пропажу международных заказных писем существовала в западных странах потому, что такие пропажи были исключительно редким явлением. Цензура писем, несмотря на все законы о "тайне переписки", существовала давно и получила международный термин "перлюстрация". В Большой Советской Энциклопедии (1955 г издания) по этому поводу сказано:

 

 " ПЕРЛЮСТРАЦИЯ - тайное вскрытие государственными органами пересылаемой по почте корреспонденции.(От латинского слова "перлюстро"- "обозреваю"). Возникшая еще в античную эпоху, перлюстрация получила распространение в Западной Европе, начиная со средних веков. Во Франции при Людовике XIII для этой цели был создан специальный орган, т. н. "Черный кабинет". В России перлюстрация стала широко применяться в 18 в. При Екатерине II она служила важным средством политического сыска... Перлюстрации подвергалась переписка многих видных русских прогресивных деятелей и писателей (Радищев, Пушкин, Герцен и др.). В СССР тайна переписки охраняется законом (Конституция СССР , ст. 128)".

 

      Перлюстрация заключалась во всех этих случаях в чтении чужих писем, но не в их конфискации. В СССР и в 1970 году разрешалась перлюстрация корреспонденции подозреваемых преступников, но обязательно с санкции прокурора. Письма вскрывались, читались, нередко копировались, но их оригиналы  доставлялись адресатам. Подозреваемый преступник, или лицо, за которым велось наблюдение,   не должен был знать, что его почта подвергается проверке. В этом была элементарная следственная логика. Копии писем могли быть впоследствии документами следствия. Ликвидация писем противоречила целям перлюстрации, также как и главной функции почты. К нарушению "тайны переписки", особенно международной, можно было приспособиться. Не так уж много людей в тайну переписки вообще верили. Перлюстрация относилась к той же серии явлений, как и прослушивание телефонных разговоров. Получить разрешение на перлюстрацию у прокурора в СССР не было, очевидно, большой проблемой. Но "пропажи" заказных писем были недопустимы, реально это были кражи. ( При конфискациях из писем таможенной службой "недозволенных вложений", например коллекционных марок, составлялся "Акт", копия которого вместе с письмом возвращались адресату. Международный обмен марками в СССР разрешался лишь через филателистические общества ).

   Мои жалобы на пропажу заказных писем, принимались к рассмотрению в обычном порядке. "Черные кабинеты" -это были, по-видимому, секретные спецлаборатории, которые не входили непосредственно в систему почтовой службы. Многие почтовые работники о них, очевидно, ничего не знали. Также как и "Главлит" они подчинялись другим организациям, но были значительно глубже засекречены. Работникам (или "редакторам") Главлита необходимо по характеру их работы общаться с Главными редакторами (или их заместителями) издательств, газет и журналов. Работники почтовой цензуры общаются только с секретными спецслужбами в КГБ и в ЦК КПСС. Существование Главлита поэтому не отрицается. Существование "Черных кабинетов" является государственной тайной. Расследование в Международном почтамте причин пропажи того или иного письма заканчивалось обычно сообщением о том, что это письмо было отправлено по адресу. Поскольку входивший в расследование запрос в страну, куда письмо было послано, обнаруживал отсутствие  его прибытия, то следовал вывод о том, что "письмо пропало в пути", то есть где то между СССР и Англией или США. Виновным признавалось средство доставки, то есть самолет, аэропорт, корабль или почтовый вагон. В этом случае компенсация за пропажу письма  должна была делиться поровну между двумя странами. Почта СССР должна была уплатить  3 руб 67 коп, почта, например, Англии  в фунтах, в пересчете на 3,65 г. золота, что составляло приличную сумму. Требования о компенсациях мог составлять либо отправитель, либо получатель. Последняя Международная Почтовая Конвенция 1964 года установила максимальный срок для розысков заказых писем в 6 месяцев. Если за это время письмо не найдено, оно определялось как "пропавшее". Все процедуры были крайне сложными  и расследованиями судьбы своих пропавших писем практически никто в СССР не занимался.

   В этот период 1969-70 гг главными проблемами для служб перлюстрации были приходившие в СССР десятки тысяч писем из Израиля с приглашениями на эмиграцию, или с обсуждением этой проблемы. Контроль этой переписки позволял выявлять потенциальных эмигрантов. Пропажи приглашений и высылаемых в Израиль анкет и копий документов были обычным явлением. В почтовой цензуре существовала  срочная необходимость в работниках, знавших еврейские языки, идиш и иврит и пригодных для сверхсекретной работы и способных к доносам, решавшим судьбы людей. Это была почти невозможная задача. ( Перлюстрация и "изъятия" писем, как я узнал в последующем, действительно не являлись секретной функцией самой почтовой службы. Этим занимались цензурные службы и службы разведки НКВД, затем МГБ в после 1956 г - КГБ. Существует немало исторических исследований  работы "Черных кабинетов" в разных странах и в России до 1917 года. Работа советских "Черных кабинетов" почти не изучена. О работе "Черного кабинета" в СССР в Читинской области в 1946-56 гг.  была опубликована  в Израиле в 1988 г. книга-исповедь работавшего в нем лейтенанта МГБ Леопольда Авзегера. Он,  еще комсомольцем, затем членом ВКП(б),  стал работать в разведке в оккупированной советской армией в 1939 году Западной Украине. Он знал немецкий, польский, украинский, русский и еврейские языки, - это определило его направление в почтовую цензуру. В 1956 году, проработав в СССР 17 лет, он был переведен в Польшу и оттуда, после выхода в отставку, сумел переехать в Израиль. В 1987 он опубликовал в Тель-Авиве книгу "Черный кабинет",экземпляр которой прислал мне в Лондон. "Все международные письма не только вскрывались,- пишет автор, -  и регистрировались.. но также подвергались химической обработке... Для международных писем не существовало принципа выборочного контроля-вскрывалось и проверялось все, что должно было уйти за границу, а также все, что поступало из-за границы в Читинскую область...(стр.159)( Примечание автора ).

 

  Проблемы с пропажами заказных писем были и у других известных мне людей. Наиболее характерным был пример Солженицына, который показывал мне свою переписку с Министерством связи СССР. Он в довольно резкой форме писал заявления, но характеризовал  "пропажи", более точно, как "перехват моей корреспонденции". Эти "перехваты" у Солженицына  в 1969 году распространялись не только на письма, но и на бандероли и даже телеграммы , как внутрисоюзные, так и международные.

      Собрав необходимую документацию о пропаже 25 моих заказных писем, отправленных в 1969 году, срок раследования рекламаций по которым превысил 6 месяцев, я подготовил и обосновал "Иск" к Международному почтамту примерно на 200 рублей. В этом почтамте, находящемся слева от Ленинградского вокзала, есть особое "Бюро рекламаций". На мое письменное заявление ответа не последовало. В конце декабря 1969 г. я решил поехать в Москву и разобраться во всем на месте. Меня приняли лично Начальник Центрального бюро рекламаций Кравцова и Начальник эксплуатационного отдела Данин. На столе перед Кравцовой лежала довольно большая папка с надписью "Медведев" и с материалами исключительно о моей переписке. Кравцова начала знакомить меня с документами расследований. Я мог убедиться, что по каждой моей рекламации действительно составлялся запрос на типовом бланке с копиями и на двух языках, с указанием дат отправки и номеров заказных писем. Эти запросы отправлялись в международные почтовые службы США или Великобритании с просьбой подтвердить получение заказного письма с таким-то номером. Предположение Данина из отдела эксплуатации состояло в том, что мои корреспонденты просто не желали отвечать на мои письма, как получатели не отвечают на получаемые по почте рекламы или миллионы писем с просьбой пожертвований от благотворительных организаций. Я ответил, что мои письма были заказными и их прибытие в США или в Великобританию должно регистрироваться. Между тем на запросы по моим рекламациям из почтовых ведомств в США и в других странах следовал ответ, что  заказные письма с этими номерами не были получены и  не зарегистрированы. Они поэтому фиксировались как "пропавшие на пути следования". Это мог быть самолет, корабль, почтовый вагон железной дороги, почтовый автофургон. Известно, например, что и в почтовых вагонах и в почтовых отделениях при морских перевозках сортировка писем по адресам (штатам или городам или по кодам) может продолжаться. Заказные авиа-письма в ту или иную страну, поступая в отдел сортировки Международного почтамта, разбираются по странам, по времени поступления (например с 11 до 13 часов), укладываются в особые мешки -"постпакеты", пломбируются и отправляются почтовыми фургонами в аэропорты. Поскольку мои письма действительно попадали (судя по документам) в такие "постпакеты", то они  не могли пропадать в СССР. Каждый "постпакет" с заказной корреспонденцией имел бирку с номером и с указанием страны назначения. Характер моей переписки Кравцова и Данин не знали и он их не интересовал. Обычные, не заказные,письма сортировались по странам и собирались в более крупные мешки без номеров, но с указанием страны. Писем было много и в США  большой почтовый мешок наполнялся, наверное, каждые несколько минут. Вглубь от фасада скромного по размерам приемного зала Международного почтамта находилось большое, не менее 100 м в длину здание отдела сортировки и эксплуатации.

   Все казалось надежным. Но регулярные пропажи заказных писем все же происходили. Моя теория состояла в том, что на пути от Отдела сортировки к аэропорту мешки с почтой, обычной и заказной, проходили еще одну проверку, особую почтовую цензуру или "Черный кабинет". По характеру работы это должно было быть очень большое здание с множеством служащих и снабженное современной аппаратурой.

 Уже в течение некоторого времени, изучая почтовые штампы на прибываемых письмах и бандеролях, я смог установить, что Почтамт слева от Ленинградского вокзала, где со мной беседовали Кравцова и Данин, является формально "Международным почтамтом № 2". Он открыт для посетителей и для приема их отправлений. Мои три вскрытых заказных письма, оправленных в США в начале 1969г и поступивших в Первый отдел ИМР, что явилось главной причиной моего увольнения из института, сопровождались письмом Асланова, Начальника Международного почтамта № 1. Штамп "Международный почтамт № 1" я также видел на пакетах с газетами и журналами из США в редакции "Известий". Это были журналы "NEWSWEEK" и другие, которые не поступают в СССР в общую продажу и недоступны простым гражданам и в библиотеках.

  Где же он, этот таинственный "Междупародный почтамт № 1", закрытый для посетителей? Некоторые очень тонкие иностранные реферативные журналы в Центральной медицинской библиотеке отправлялись из США без конверта. Адрес и почтовый штемпель ставились на наклейке на обложке. В СССР получение таких журналов регистрировалось штампом "Международный почтамт №1". Через этот почтамт, следовательно, проходила,и подвергалась цензуре, иностанная печатная литература. Но здесь же были задержаны и мои заказные письма, которые я отправлял из разных почтовых отделений, включая Международный Почтамт возле Ленинградского вокзала. В 1969 году через издательство Колумбийского Университета, продававшего мою книгу о Лысенко, я оформил для себя подписку на американский журнал "Science". На прибывающих конвертах стоял штамп получения Международного почтамта №1. Здесь же был и телефон коммутатора:294-62-72. На бланке письма Асланова, сопровождавшего мои перехваченные письма номер телефона также начинался цифрой 294-. В Справочнике служебных телефонов Москвы цифрой 294- начинались номера  отделов и должностных лиц Прижелезнодорожного почтамта Казанского вокзала, расположенного напротив Ленинградского. Но этот "Прижелезнодорожный почтамт" оказался гигантским зданием в 12 этажей, каждый с рядом окон. Зачем привокзальному почтамту 12 этажей? Нужны большие залы разборки почты и погрузки ее в вагоны. В столь большом здании без вывески и приемной, возможно и разместился Международный почтамт №1, в котором находился и "Черный кабинет". Продолжать эти расследования я пока не стал, сочтя это опасным. Это была государственная тайна и мне не обязательно ее знать. У меня был уже готов матариал для небольшой книги, которую я озаглавил "Тайна переписки охраняется законом". Я решил сосредоточиться на срочном написании этой работы и лишь затем обдумать дальнейшие действия.

 

Судьба новых книг

 

   Рукопись книги "Международное сотрудничество ученых и национальные границы" я уже сумел отправить в Англию в начале 1970 года. В Москву приезжал на  конференцию по теоретической физике профессор Джон Займан (John Ziman), заведующий  кафедрой физики Университета в Бристоле. Он был известным ученым и и Членом Королевского Общества. У него была просьба от еженедельного научного журнала "Nature", который просил взять, если можно, интервью у Жореса Медведева в связи с публикацией рецензии на  книгу о Лысенко, которая выходила в Англии с некоторым опозданием (Книги на английском языке обязательно должны печататься в США и в Великобритании разными издательствами, между которыми заключается соглашение о разделении сфер торговли. Законы, связанные с юридическими претензиями к  публикациям, существенно отличаются в Англии и в США. В Англии за точность всей информации в книге несет ответственность издательство, в США - автор книги. При этом для изданий используется, чаще всего, один и тот же набор, но делаются разные суперобложки). Журнал "Nature", недавно отпраздновавший свое столетие, был наиболее авторитетным, известным и многотиражным. Я поэтому отправлял свою рукопись именно в этот журнал, который печатался  издательством "Macmillan Ltd", одним из старейших в Англии.  Я встречался с проф. Займаном  в Москве в Доме Обществ Дружбы с зарубежными странами  (ВОКС или "Дом Морозова") на улице Калинина, возле Гос. Библиотеки им В. И. Ленина. Он охотно согласился мне помочь и написал впоследствии "Предисловие" к книге. Профессор Займан смог привезти в Лондон не только микрофильм, но и машинописную копию рукописи. Он также стал и редактором этого издания.  К апрелю 1970, когда я закончил небольшую (около 200 стр) книгу "Тайна переписки охраняется  законом", книга о международном сотрудничестве ученых уже переводилась. Ей дали заголовок "Fruitful Meetings Between Scientists of the World". Переводчиком была Вера Рич (Vera Rich) комментатор "Nature" по проблемам советской науки. Я довольно часто получал от нее письма с вопросами, связанными с переводом. Книгу "Тайна переписки охраняется законом" увез в Англию один из ответственных редакторов издательcтва "Macmillan", Джеймс Райт ( James Wright). Он также смог взять не только микрофильм, но и машинописный текст. Это ускоряло работу. Джеймс Райт привез мне на проверку  несколько, уже переведенных Верой Рич глав книги о международном сотрудничестве ученых. В переводе было немало терминологических ошибок и в апреле-мае 1970 года я занимался их исправлением и отправкой частых писем Вере Рич.  Джеймс Райт приехал в Москву как турист по дешевому туру "Интуриста" и остановился в скромной гостинице. Но его приезд был предназначен  специально для решения моих и Роя издательских проблем. Мы договорились, что издательство "Macmillan"  осуществит публикацию моих двух книг и на русском языке  в одном томе ( Русское издание тиражем в 2000 экз и имевшее 597 страниц  вышло в 1972г и было довольно быстро распродано). Издательство "Mаcmillan" купило также в США у издательства "Alfred Knopf" права  на публикацию в Великобритании, Канаде и в Австралии книги Роя "К суду истории" (Let History Judge).

 Поддержка журналом "Nature" и издательcтвом "Macmillan"  моих книг и книги Роя была для нас исключительно важной. С этим издательством я подписывал формальные договора. Джеймс Райт привез в Москву проекты договоров, которые первым, по принятому обычаю, уже подписал Генеральный директор издательства. Директором этого издательства был в это время один из его владельцев Гарольд Макмиллан, недавний Премьер-министр Великобритании, (1957-1963), политик, которого расценивали, как дружественного по отношению к СССР. Издательство являлось семейной собственносью потомков  Даниеля Макмиллана, основавшего его в 1843 году. Оно считалось крупнейшим издательством в мире и имело отделения в 30 странах.

 

 

 

Жорес Медведев

Zhores Medvedev

Tel: (44)20-8346-4158

E-mail: zhmedvedev@yahoo.co.uk