"Алик [младший брат И.М.] лежал еще в кроватке и редко только спрашивал слабым, грустным и жалобно-просительным голосом: «Мама, рыбка готова?» И слушать этот голос нашего крошечного мальчика нельзя было без слез в сердце – и еще труднее, когда мама об этом рассказывала. Потом он ползал по полу, смешно надутый, с вьющимися после болезни кудрями – в болезнь он разучился ходить, почти заново учился говорить. Я не помню Алика до болезни: он появился для меня теперь и навсегда остался бедным, больным, маленьким братом, за которым приходила смерть. # Смерть приходила к нашему самому маленькому, самому беззащитному, над которым было пролито столько непонятных мне тогда маминых слез, когда он от тощей груди так скоро должен был перейти на тюрю из черного хлеба и на селедку; к братику, которым я так гордился, когда он сразу сумел говорить «р» – смерть подошла к нашему дому – и прошла мимо. # Но она была, смерть, и напоминала о себе. Я не спал за стеной, когда мама странным голосом читала в столовой письмо, извещавшее о том, что под арестом от тифа умер ее брат дядя Павлюня; я видел, как бабушка вспоминал и ждала без надежды своего любимого младшего – дядю Толю. […] Я помнил, как мама рассказывала сон: она стоит в саду вместе со своей подругой Варей и налетает вихрь – у Вари уносит всех ее детей, мужа, близких, всех, – а мама собирает своих «птенцов» под свои крылья и крепко обнимает их, пока не утихнет буря. Я слышал про то, как бывший папин гимназический товарищ в возбуждении каких-то ранних революционных событий вскочил на подножку автомобиля, выкрикивая лозунги: оказалось, в автомобиле везли кого-то на расстрел, и матросы «за компанию» расстреляли и его; я хорошо знаю, хотя стараюсь не думать, что значит «ставить к стенке». # Смерть ходила вокруг. Мы-то живем, и смерть тут совсем не причем. А все же когда-то, когда-то все умрут – не скоро – через двадцать-сорок лет, но и это страшно. Неужели когда-нибудь мама умрет – сначала мама – она старше. Как же папа будет без мамы? И все мы без нее? А потом и папа... Я лежу в своей кроватке и стараюсь их представить старыми, седыми, а потом и мертвыми. Неподвижность, нечаянно увидев которую, вдруг замрешь от безотчетного ужаса, сердце сожмется, голова кружится, и в засыпающем мозгу разворачивается и рвется белая бумага: никак нельзя ее расправить, она рвется, и черные дыры проглатывают eе неразвернувшуюся гладкость. Наверное – жар..." (Из воспоминаний о 1921 годе по книге: И.М. Дьяконов. Книга воспоминаний. Спб., 1995, с.17)

Выражаем искреннюю благодарность за разрешение электронной публикаци - вдове И.М.Дьяконова Нине Яковлевне Дьяконовой и за помощь и консультации - Ольге Александровне Смирницкой.